Каждый из нас проживал свою индивидуальную жизнь в том или ином мире. И эта ничтожная, полная ошибок и глупостей жизнь на далекой родной планете каждому из нас представлялась наиболее реальной и вполне достойной, подобно тому как взрослому человеку его детство представляется цепочкой чрезвычайно ярких событий. Более того, каждый из нас придавал своей прежней «личной» жизни значимость, которая теперь, когда он стал членом коллектива, затмилась проблемами космического значения. И вот эта наибольшая реальность, достоинство и значимость каждой маленькой частной жизни имели очень большое значение для коллективного «я», частью которого был каждый из нас. Это придало коллективным ощущениям своеобразный пафос. Ибо только в своей личной жизни, на своей родной планете каждый из нас принимал участие в жизни как в «войне» в качестве, так сказать, рядового солдата, сталкивающегося с противником лицом к лицу. Именно эта память о себе как о жаждущей света и свободы личности, но скованной оковами частной жизни, делала каждого из нас способным воспринимать любое разворачивающееся на наших глазах космическое событие не как некий спектакль, а как полную трагизма трогательную отдельную жизнь, вспыхнувшую и тут же погасшую.

Так, например, я, англичанин, привнес в коллективный разум мои очень четкие и яркие воспоминания о бесполезности всех моих усилиях в родном, сдавленном кризисом мире, истинное значение этой слепой человеческой жизни, скрашенной пусть несовершенным, но драгоценным общением, которое мне, как коллективному «я», представилось с такой ясностью, которой англичанин, в его первобытной тупости, никогда не смог бы обрести. Сейчас я помню только то, что, будучи коллективным «я», рассматривал свою земную жизнь более критически и в то же время, с меньшим ощущением вины, чем когда пребывал в индивидуальном состоянии. Думая о своей спутнице в этой жизни, я более трезво оценивал то влияние, которое мы оказываем друг на друга, и испытывал к ней еще большую привязанность.

Мне следует упомянуть еще об одном аспекте коллективных ощущений группы исследователей. Изначально каждый из нас отправлялся в свое великое путешествие, прежде всего в надежде понять, какую именно роль играет в космосе, как в целом сообщество разумных существ. Ответ на этот вопрос все еще был впереди, но все настойчивей стал звучать другой вопрос. В каждом из нас, от огромного количества впечатлений от посещения многих миров, зародился глубокий конфликт между разумом и чувствами. Разуму казалась все менее и менее вероятной возможность создания космоса неким «божеством», от самого космоса отличным. У разума не было сомнений, что космос – самостоятельно существующая система, не нуждающаяся ни в логическом обосновании, ни в творце. Но чувства, способные уведомить человека о присутствии физически воспринимаемого друга или врага, все настойчивей говорили нам о психическом присутствии в физическом космосе того, кого мы уже стали называть Создателем звезд. Вопреки мнению разума, мы знали, что космос, в сравнении с бытием вообще, бесконечно мал и что безграничность бытия лежит в основе каждой частички космоса. И это иррациональное ощущение заставляло нас жадно вглядываться в каждое сколь-нибудь значительное событие в космосе в попытках увидеть в нем черты той самой безграничности, истинного названия которой мы не знали и потому нарекли Создателем звезд. Но сколько мы ни напрягались, так ничего и не увидели. Хотя повсюду в космосе, как в целом, так и в каждой мельчайшей его частичке, чувствовалось неуловимое зловещее присутствие, его необъятность не давала нам возможности хоть как-то обозначить черты этого.

Иногда мы были склонны к тому, чтобы воспринимать его как Могущество в чистом виде, и тогда его олицетворением нам казалось бесконечное количество богов-громовержцев, известных обитателям наших родных планет. Иногда мы не сомневались, что оно представляет собой чистый Разум, а космос есть не что иное, как формула, составленная божественным математиком. Иногда нам казалось, что его суть – Любовь, и мы придавали ему в мыслях облик Христа – Христа людей, Христа «иглокожих» и «наутилоидов», двойного Христа симбиотиков, Христа-роя насекомоподобных. Но не менее часто он виделся нам как неразумное Творчество – одновременно грубое и тонкое, нежное и жестокое, озабоченное только беспрерывным созданием бесконечного разнообразия существ, возводящее среди моря безумия крохотные островки хрупкого очарования. Оно могло какое-то время проявлять материнскую заботу, а затем, в приступе неожиданной ревности к великолепию сотворенного, оно разом уничтожало его.

Но мы хорошо знали, что все эти представления не имеют ничего общего с действительностью. Ощутимое присутствие Создателя звезд оставалось непостижимым для нас, несмотря на то, что оно все сильнее озаряло космос, подобно тому, как на Земле перед рассветом становится светло от невидимого пока солнца.

1. Суетные утопии

Настало время нашему новому коллективному разуму выйти на такой уровень восприятия, который обеспечит контакт с мирами, вообще недоступными пониманию человека Земли. Об этих ярких впечатлениях у меня, вновь возвратившегося в состояние обычного индивидуального человеческого существа, остались весьма смутные воспоминания. Я подобен человеку, разум которого достиг предельной усталости и пытается восстановить в памяти высшие достижения ушедшей уже поры, когда он был в расцвете сил, но может услышать лишь слабое эхо и увидеть лишь слабые отблески. Однако даже жалкие обрывки воспоминаний о космическом опыте, испытанном мною в состоянии высшей ясности мышления, заслуживают описания.

Ниже приведено более или менее последовательное изложение событий в этом успешно пробуждавшемся мире. Следует помнить, что отправной точкой был кризис, в котором в настоящее время пребывает наша Земля. Диалектика мировой истории поставила перед расой проблему, неразрешимую посредством традиционного стиля мышления. Ситуация в мире стала слишком сложной для анализа интеллектуалов и потребовала большего единения лидеров с ведомыми ими народами, на которое, однако, были способны лишь немногие умы. Сознание уже оказалось выведено из состояния примитивного транса и переместилось в состояние мучительного индивидуализма, трогательного, но, к сожалению, очень ограниченного самосознания. Индивидуализм в сочетании с традиционным племенным духом грозил миру гибелью. Только после долгих мучительных экономических кризисов и жестоких войн, в угаре которых металось все более ясное видение лучшего мира, разумные существа смогли достичь второй стадии пробуждения. Причем на большинстве планет этого так и не произошло. «Человеческая натура», или ее эквивалент в других мирах, не смогла переделать саму себя, а окружающая среда не смогла изменить ее.

Но было несколько миров, в которых дух, оказавшийся в таком отчаянном положении, сумел совершить чудо. Или, если так будет угодно читателю, окружающая среда чудесным образом преобразовала дух. Разумные существа этих миров почти внезапно оказались на новом уровне ясности сознания и степени единства воли. Называя эту перемену «чудесной», я имею в виду только то, что она не могла быть предсказана учеными даже на основании полного знания всех проявлений «человеческой натуры». Впрочем, последующие поколения воспринимали произошедшую перемену не как чудо, а как запоздалый переход от почти непостижимого оцепенения к обычному здравому рассудку.