Мая 1-го рано поутру достигли мы Шелагского мыса и тотчас разбудили камакая, надеясь достать от него съестных припасов для себя и корма собакам. Но надежда наша была тщетна. Камакай решительно объявил, что рыбная ловля и охота его были неудачны и он ничем не может снабдить нас, присовокупляя, что отказал уже в том Матюшкину, который, проезжая здесь, оставил на мое имя письмо, заключавшее некоторые подробности о неудачной попытке его достигнуть северной земли.

Мы находились в самом затруднительном положении. Провиант и корм собак совершенно у нас истощились и запастись ими на пустынном берегу не было возможности. Даже чукчи, кочующие обыкновенно со своими оленями на острове Айояне[199], или Сабадее, от которых можно бы получить несколько припасов, удалились во внутренность земли. Утомленные трудными и большими переездами собаки изранили себе притом ноги так, что оставляли за собой кровавый след. Некоторые из них были до такой степени измучены, что мы вынуждены были положить их на нарты. В таких обстоятельствах продолжать путь оставалось только следуя принятому здесь правилу, т. е. гнать собак и не давать им ни малейшего отдыха до того места, где есть надежда добыть корму. Так дотащились мы 3-го мая до стана при устье большой Баранихи, где нашли несколько провианта и достаточное количество корма собакам. Мы пробыли здесь два дня; собаки несколько отдохнули и 5-го мая отправились мы снова в путь.

Во все это время холод был умеренный, не более 3 ½°, но 3-го мая внезапно усилился до 18°. Впрочем, несмотря на сильный мороз, воздух был чист, и небо безоблачно, что позволило нам сделать несколько удачных наблюдений.

По мере приближения нашего к Колыме воздух становился заметно теплее. Снег с отлогих берегов здесь уже стаял. Река была еще покрыта толстым льдом, но от распустившегося снега вода стояла на поверхности его и до крайности затрудняла езду. Только крепким полозьям из китовых ребер, купленным в Ир-Кайпии и на Колючине, обязаны мы были счастливым окончанием путешествия.

Наконец 10-го мая достигли мы Нижне-Колымска, после 78-дневного отсутствия, проехав всего около 2300 верст. Мичман Матюшкин прибыл сюда шестью днями прежде нас. На возвратном пути с подробностью описал он берега Чаунской губы, сделал много астрономических наблюдений для определения положений мест; но с чукчами, кроме известного знакомца нашего, камакая Шелагского мыса, не встречался.

Возвращением в Нижне-Колымск кончился ряд попыток наших для открытия земли, предполагаемой на северном Ледовитом море. Хотя не имеем мы права ни опровергать ее существования, ни подтверждать его, но наши неоднократно и в разных направлениях предпринятые поездки на север по льду, кажется, достаточно доказывают, что в удободостигаемом от азиатского берега расстоянии нет на Ледовитом море никакой земли. Если, несмотря на наши усилия, оставленные только непреодолимыми естественными преградами, на севере действительно существует земля, то открытие ее зависит единственно от случая и благоприятного расположения обстоятельств. Главные условия удачи составляют безбурная морозная зима и позднее наступление весны. При таких условиях путешествие должно быть предпринято от Якана, где, по преданиям жителей, неизвестная страна наиболее сближается с берегом азиатского материка.

Согласно с полученными от правительства предписаниями наша экспедиция в Нижне-Колымске должна была кончить свои действия и исследования и при первой возможности возвратиться в С.-Петербург. Разные обстоятельства заставили меня еще промедлить здесь; но мичман Матюшкин с доктором Кибером отправились отсюда в начале июля. Они поднялись по Колыме до Верхне-Колымска в потом по Омекону до Иркутска, где хотели посвятить лето естествоиспытанию этой, все еще мало известной страны. Августа 1-го получил я предписание обождать в Нижне-Колымске прибытия чиновника Якутского областного правления и с ним вместе кончить мои счеты с жителями Колымского округа. Время до прибытия чиновника, хотя и старался я сокращать его, занимаясь приведением в порядок моих записок, описей и карт, было для меня самое скучное, и показалось мне гораздо тягостнее трудных путешествий по льду.

Наконец приехал ожидаемый чиновник, и мой расчет с жителями скоро был кончен. Ноября 1-го оставил я с штурманом Козьминым Нижне-Колымск после трехлетнего в нем пребывания. Скоро достигли Средне-Колымска, где соединился с нами Тарабукин. Мы наняли лошадей у нашего старого знакомого, купца Бережного, и вместе поехали в Якутск 19-го ноября 1823 года при 32° мороза.

Глава девятая

Отправившись из Средне-Колымска в Якутск на наемных лошадях и не имея надобности следовать почтовым трактом, идущим от Алазейских гор через Зашиверск, Табалаг и Верхоянск, мы поехали по дороге, выбираемой обыкновенно купеческими караванами. Она пролегает к северу от Зашиверска, вдоль реки Селеняхи[200], по пустыне, изредка обитаемой якутами. Таким образом прорезывали мы страну в другом направлении, а не по прежнему нашему пути от Якутска в Нижне-Колымск. Но, по совершенному однообразию всей Северо-Восточной Сибири, описание нашего возвратного пути было бы только повторением прежнего, потому ограничусь я здесь немногими предметами, на которые не имел прежде случая обратить внимания.

Купеческие караваны предпочитают взятую нами дорогу обыкновенному почтовому тракту, потому что равнины, орошаемые Селеняхою, доставляют лошадям тучную пищу. На песчаных берегах этот реки растет изобильно трава из рода хвощей (equisetum); она едва достигает дюйма высоты, и летом у нее горьковатый вкус, почему тогда лошади и не едят ее. Но после первых морозов она получает сладковатый вкус и становится лучшей и любимой пищей лошадей, которые в короткое время от нее тучнеют. Это полезное растение известно здесь под именем чибоги, и его влияние на физический организм лошадей столь сильно, что даже пот их получает зеленоватый цвет. Хотя единственно мороз делает чибогу способною для употребления в пищу, но зато слишком сильная стужа вредит ей, ибо тогда делается она хрупкой и рассыпается на части, когда лошадь копытом сгребает с нее верхний слой снега.

Наши лошади, видимо, поправлялись от такого хорошего корма, и потому для ночлегов всегда выбирали мы те места, где можно было предполагать изобилие чибоги. Между прочим 9-го декабря переночевали мы при 33° мороза около большого огня под открытым небом, на лужайке, ничем не защищенной от резкого холодного ветра. Здесь имел я случай заметить на сопровождавшем меня якуте, до какой степени может человек привыкнуть к холоду и непогоде.

В дороге якуты не запасаются ни палатками, ни одеялами, даже не берут с собой какой-нибудь теплой одежды, без которой мы при несколько сильном морозе не смеем выйти из комнаты. Самые отдаленные зимние путешествия совершают они в своем обыкновенном домашнем костюме и проводят ночи почти всегда под открытым небом; попона лошади служит им постелью, а деревянное седло подушкой. На ночь якут скидает свой санаях и покрывает им плечи и спину, а передняя часть тела его, обращенная к огню, остается почти без покрышки. Пролежав таким образом несколько времени и чувствуя, что начинает согреваться, якут затыкает себе небольшими клочками шкуры нос и уши, и эта единственная предосторожность совершенно обеспечивает его от замерзания. Впрочем, даже и здесь, в Сибири, называют якутов железными людьми, и такое название им вполне прилично.