этого дня тысячу лет», – сказал председатель ККР Джерард Макгаррити. Надежды остальных членов комитета на успех были менее радужными.

Андерсон и Блейз искали детей с дефицитом ADA для своих испытаний по всем больницам страны. В Огайо они натолкнулись на настоящий клад – целых двух пациенток с генетическим дефектом. Первой была высокая темноволосая девочка по имени Синтия Катшелл. Второй – Ашанти де Сильва, четырехлетняя дочь химика и медсестры, выходцев со Шри-Ланки.

Пасмурным сентябрьским утром 1990-го Ван и Раджа де Сильва, родители Аши, привезли свою дочь в НИЗ в Бетесде на первую встречу с Андерсоном и Блейзом. Аши тогда уже исполнилось четыре. Она была застенчивой и нерешительной девочкой с блестящими волосами, подстриженными «под пажа», и тревожным лицом, которое могло внезапно озаряться улыбкой. Когда подошли ученые, девочка отвернулась. Андерсон отвел ее в сувенирный магазин при клинике и предложил выбрать себе мягкую игрушку. Аши предпочла кролика.

Вернувшись в клинический центр, Андерсон ввел катетер в одну из вен Аши, отобрал образцы ее крови и торопливо отнес их в свою лабораторию. За следующие четыре дня 200 миллионов ретровирусов в мутном супе смешали с таким же количеством Т-клеток, выделенных из крови Аши. После заражения клетки отправили расти в чашки Петри, где они формировали роскошные пласты все новых и новых потомков. Количество клеток удваивалось ежедневно и еженощно в тихом, влажном инкубаторе в здании номер 10 клинического центра – всего в паре сотен метров от лаборатории, где Маршалл Ниренберг почти ровно 25 лет назад разгадал генетический код.

Генно-модифицированные клетки Аши де Сильва были готовы уже 14 сентября. Тем утром Андерсон выскочил на рассвете из дома без завтрака (его подташнивало от волнения), взлетел по ступенькам на третий этаж и открыл дверь в свою лабораторию. Семья де Сильва уже была там; Аши стояла возле матери, крепко упершись локтями в ее колени, словно в ожидании стоматологического осмотра. Все утро ушло на проведение еще нескольких обследований. В клинике было тихо, лишь изредка в коридорах раздавались шаги медсестер. Когда Аши в своем желтом балахончике села на койку, ей в вену ввели иглу. Она слегка поморщилась и тут же взяла себя в руки: в ее венах побывали уже десятки катетеров.

В 12:52 на этаж доставили прозрачный пакет, в мутном содержимом которого кружился примерно миллиард Т-клеток, инфицированных ADA-носным ретровирусом. Аши тревожно смотрела на пакет, пока медсестра подсоединяла его к вене девочки. Через 28 минут пакет опустел, до последней капли перелившись в кровь Аши. Она лежала в кровати и играла с желтым мягким мячиком. Ее жизненные показатели были в норме. Отца Аши отправили с пригоршней четвертаков на первый этаж за сладостями из торгового автомата. Было заметно, что Андерсон наконец расслабился. «Космический момент наступил и ушел[1094], ничем не выдав своего величия», – написал потом один обозреватель. Отпраздновали с шиком – большой пачкой разноцветных M&M’s.

«Номер один», – с ликованием сказал Андерсон, указывая на Аши, которую он катил по коридору после завершения вливания. За дверью стояли несколько его коллег по НИЗ, желающие засвидетельствовать пришествие первого человека с генно-модифицированными клетками внутри, но сборище быстро рассеялось, и ученые скрылись в своих лабораториях. «Как говорят в центре Манхэттена, – ворчал Андерсон, – даже если мимо пройдет Иисус Христос[1095] собственной персоной, никто не заметит». На следующий день семья Аши вернулась домой в Огайо.

Сработала ли экспериментальная генотерапия Андерсона? Мы не знаем – и, возможно, не узнаем никогда. Протокол Андерсона был заточен под доказательство безопасности принципа, то есть ставил вопрос, возможно ли без вреда вносить инфицированные ретровирусом Т-клетки в тело человека. Протокол не предполагал экспериментального ответа на вопрос об эффективности – можно ли по этому протоколу исцелить дефицит ADA, хотя бы временно? Аши де Сильва и Синтия Катшелл, первые два пациента в исследовании, получили генно-модифицированные Т-клетки, но им разрешили продолжить прием искусственного фермента PEG-ADA. Любой эффект генотерапии, таким образом, смешивался с эффектами этого препарата.

Тем не менее родители обеих девочек были убеждены, что лечение сработало. «Улучшение не очень большое[1096], – признавала мать Синтии Катшелл. – Но вот, к примеру, она только что перенесла простуду. Обычно ее простуды заканчиваются пневмонией. Но не в этот раз. <…> Для нее это настоящий прорыв». Отец Аши, Раджа де Сильва, соглашался: «После начала приема PEG мы увидели колоссальное улучшение. Но даже с [PEG-ADA] у нее постоянно тек нос и не проходили простуды, она все время сидела на антибиотиках. Но после второго, декабрьского, вливания генов все начало меняться. Мы заметили, потому что у нас уже не уходило столько упаковок носовых платков».

Несмотря на энтузиазм Андерсона и ничем не подкрепленные свидетельства семей, многие поборники генотерапии, и в их числе Маллиган, не очень-то верили, что испытания Андерсона были чем-то большим, чем рекламный ход. Маллигана, который с самого начала и громче всех критиковал эксперимент, особенно возмущало то, что при очевидной недостаточности данных было заявлено об успехе. Если успешность амбициознейших испытаний генотерапевтических подходов будет измеряться частотой носовых протечек и коробками платков, это опозорит всю отрасль. «Это бутафория», – сказал Маллиган журналисту, спросившему его о протоколе. Чтобы оценить, можно ли вносить прицельные генетические изменения в клетки человека и будут ли такие гены работать нормально, безопасно и эффективно, Маллиган предлагал провести аккуратные, но ясные испытания – «простую и чистую генотерапию», как выразился он.

Однако к тому моменту амбиции генотерапевтов были распалены настолько, что провести «простые, чистые» и аккуратные эксперименты стало почти невозможно. Изучая отчеты о Т-клеточных испытаниях в НИЗ, ученые воображали новые средства исцеления таких генетических патологий, как муковисцидоз и болезнь Хантингтона. Раз гены можно доставлять буквально в любую клетку, то любое клеточное заболевание автоматически назначается кандидатом для генотерапии: болезни сердца, психические расстройства, рак. Дисциплина готовилась к броску, и от голосов, призывавших, подобно Маллигану, к осторожности и сдержанности, просто отмахивались. Этот энтузиазм всем дорого обойдется: он поставит генотерапию и генетику человека на грань катастрофы, в самую низкую и мрачную точку их истории.

9 сентября 1999 года, через девять лет после того, как Аши де Сильва получила первую дозу генетически модифицированных лейкоцитов, парень по имени Джесси Гелсингер прилетел в Филадельфию, чтобы принять участие в других генотерапевтических испытаниях. Гелсингеру было 18. Фанат мотогонок и реслинга, обладатель легкого, беззаботного нрава, он, подобно Аши де Сильва и Синтии Катшелл, родился с мутацией в одном метаболическом гене. У Джесси это был ген OTC, кодирующий орнитинтранскарбамилазу, фермент, который синтезируется в печени и осуществляет один