ничуть не пострадает, коль её чувства не увидят люди. А вот ему есть шанс что раны нанесут, когда он примет её сторону в вопросе публичных излияний нежности. Поговорить об этом с ней? Нет, не поймёт, не объяснить такое на словах, не хватит ни красноречия, ни аргументов. Это или чувствуешь, или нет. Она не мужчина, и даже не человек. Ей может не дано почувствовать такое. Но она добрая. Уступила ему. Обиделась чуть-чуть. Он ей компенсирует. Обязательно. Объятьями, хорошими словами. Своими чувствами. Она простит. Оттает. Неизбежно. Потому что любит. Пусть хоть как друга. Но вроде любит. Искренне.

Рун разулыбался от мыслей о том, как будет радовать её, как она воссияет от этого. И всё простит. Конечно же. Она ведь фея. Он успокоился как будто. Ходил мечтательно, искал хворост совершенно машинально, не видя и не слыша ничего. Он находил ветки, укладывал в вязанку, но видел лишь её. Лишь Лалу пред глазами. Думал о ней, и тепло становилось на сердце. Словно она рядом. Вспоминал их разные моменты с ней. Вспомнил о цветах. И тут вдруг как озаренье. Остро и отчётливо осознал. Нет, неправ именно он, а не она. И суть тут в том, что тут вообще не важно, кто прав, а кто нет. Важно что она девушка, а он парень. Взять хотя бы эти цветы. Казалось бы, ну зачем они ей? Это что, подарок? Ерунда какая, могла б сама нарвать, если ей надо. Но нет, она рада была, безмерно, пела эти свои милые «ла-ла-ла». Это её душа пела. Она очень радовалась тем цветам, тому, что он нарвал их для неё. Это было дорого ей. Неважно, почему. Важно что дорого. Она девушка, девушки радуются разному, и так хорошо на душе, когда удаётся порадовать. Вот единственное здесь, что действительно важно. Если ей в радость, чтобы все увидели, как сильно он её любит, если она счастлива от этого станет, тогда большое счастье обнять её при всех, и насладится её невинной искренней радостью, всё остальное не имеет значения. Подумаешь, чужие плюнут в душу. Мужчина же, да и плевали сколько раз. Ради неё стерпеть легко. Она с ним не стесняется обняться прилюдно. При том, что она фея, практически богиня, а он кто? Дурачок-плебей. Такого рассказал ей про себя вчера… Любая б после этого со стыда сгорела обнять на глазах у народа. Даже зная, что оклеветан, всё равно сгорела бы. Позор ведь. Не стала б ни за что ни одна девица здесь. Стыдно. А Лале всё равно, что о нём думают другие, весь мир для неё словно перестаёт существовать, когда он рядом. Тогда как сам он, видите ли, стесняется. Может правы люди насчёт него, может и правда дурак? Но ей всё равно. Ну, слава богам, хоть понял. Теперь уж боле так не ошибётся. Столь глупо, столь обидно для неё. Теперь исправится.

Рун остановился, утёр пот со лба, посмотрел на небо. И тут вдруг словно пришёл в себя. Мечтательность и мысли отступили. И ему открылась ещё одна неприятная истина. Вязанка была уже столь огромна… аж страшно. А солнце поднялось так высоко. Что утро и закончилось давно. И в общем-то недалеко и полдень. Он ужаснулся и расстроился. Что новую обиду Лале причинил. Наверное истомилась в ожидании. Может волнуется, переживает. Не долго думая, он схватил вязанку, взвалил на спину, помчавшись со всех ног домой. Шёл так быстро, как мог. Порой даже бежал. Вязанка конечно была неординарного размера, с ней сильно-то не побегаешь. Он понял, что даст очередной повод людям считать себя дураком. Никто со столь огромными не ходит. Ну и ладно, главное сила есть, чтобы дотащить, бабуля довольна будет, а перед Лалой… исправится. Найдёт, как утешить. Вот пусть хоть кто окажется поблизости, хоть ратников отряд, хоть народ со всей округи, барон с толпою знати. Обнимет сразу. И прошепчет нежности какие-нибудь. От сердца. И она немедля засияет своей очаровательной улыбкой, и простит. Она же добрая. Как ангел. Рун бежал и улыбался, думая, как она его простит, как будет рада, и всё ненастное меж ними навеки в прошлое уйдёт, забудется, и будет только счастье. Опять замечтался, не заметил, как и до дома добрался. Бросил вязанку за домом, хотел сейчас же бежать в замок, но бабушка, заметив его в окно, вышла, Лицо у неё было озабоченное и опечаленное.

– Долго ты, внучок, – посетовала она с некоторым удивлением.

– Да что-то прокопался, – кивнул он.

– Рун, – расстроено молвила старушка. – Люди всё судачат о вас, всё судачат. Много дурного стали про тебя говорить. Мол, фею хитростью заставил своей стать.

– Не ново, – пожал он плечами. – Завидуют. Сами-то поди только и мечтают. Поймать фею. Теперь.

– Говорят, ты её обижал.

Бабушка смотрела на него в растерянности.

– Поссорились разок как-то. По пустяку. Через часок уж помирились, – объяснил Рун. – Пойду я, бабуль.

– Ты её бил, говорят, внучок.

У Руна так и отпала челюсть.

– Бабуля, ты с ума сошла?! – вырвалось у него. – Как ты себе вообще такое представляешь?! А если бы люди говорили, что я тебя бью? Ты бы тоже поверила?! Похоже да. Сказала бы, зачем же ты, внучок, меня колотишь? Хоть не болят бока, да люди-то видали, а значит было. Так что ли?!

– Так всё неправда? – с неуверенностью спросила старушка.

– Она счастлива у нас. С нами. Неужто тебе это не заметно? – с чувством задал встречный вопрос Рун.

– Говорят, что магия влюблённости делает её счастливой, хоть истязай ты её, она будет к тебе стремиться, – не унималась бабушка.

Рун вздохнул.

– Побегу я, бабуль, – произнёс он. – Лала там наверное меня уж потеряла. Выкинь ты из головы эти глупости. Бред это всё. Я её так же часто бью, как и тебя. Я нарадоваться на неё не могу, налюбоваться не в силах. Ни за что я не сделаю ей плохого. И девушек я никогда и пальцем не трогал. И не собираюсь, к твоему сведенью. Кто я по-твоему? Уж ты-то меня знаешь. Я думал. Обидеться бы на тебя, да некогда. Побегу я.

– Прости, сынок, – ответствовала бабуля по-доброму, явно повеселев.

До замка Рун добрался без приключений. Никаких старушек он по дороге не встретил, а если и встретил, то не заметил, слишком уж ум был занят другим. Стражники молча пропустили его через ворота, там к нему сразу подошёл слуга с суровым лицом, велел следовать за ним. Не разговаривал, шагал размерено, не медленно, но