Васька, ты понял же, что «книжечка» — мое условное и неправильное название?

«Блок-нот» ик — где предусмотрено вырвать листик. Ни один листик не вырван. Карандашиком — черкнуто — не М.Ц., конечно, кем-то, кто пробовал карандашик.

Сам этот маленький старинный предметик — флорентийского происхождения. (Все, кого люблю, музейные работники Ленинграда и Москвы, но на этот раз не во Флоренции дело — это, кстати, никто не объяснил мне: почему Флоренция сделала своим знаком, пусть сувенирным, лилии Бурбонов? Я правда не знаю.)

Всех — в Музее Достоевского, в Лицее (Мойка, 12 — на капитальном ремонте, уж — не увижу, да и не надо), в меншиковском дворце — оторопь брала от… да и совпадений много было.

Опять, Васька, можно — про Ленинград тебе скажу?

Я не умею его снесть, перенесть, действует — чрезмерно.

Но — как им удалось — не убить? Ведь они — все убили в Ленинграде? Был «день блокады» — о Вася, Гаррисон знает, — а мы шли, рупоры кричали — и как совершенно затравленный, я ужаснулась напротив дома (№ 47, Большая Морская, дом Набоковых), в доме гр. Половцева, я его не знала, там Союз архитекторов, — к сожалению моему, дом (Половцева) — роскошен и на него претендует исполком.

Но — как им удалось не убить ленинградцев?

Неужели этот неубиенный, неистребимый город оснащает лица людей — светом?

Ведь не было возможности — особенно у Ленинграда — выжить?

Откуда опять берутся лица и души?

Неужели есть таинственный и неведомый нам приток?

Анастасия Ивановна Цветаева (я топала при ней ногой: зачем не объясняет, в книге, почему, по какой именно причине, она узнала про смерть М.Ц. — через два года, неужели два ее ареста — ничего не значащая одна деталь) — А.И. подлинно и совершенно верует в Бога, она считает все это благом.

Для точности замечу: не очень я, конечно, топала, но нечто в этом роде — совсем было. Измученная «блок-нот» иком, как рявкну: «Не желаю сейчас ничего слышать про вашего Горького». Но и А.И. была им («блок-нот» иком), лишь его завидев, измучена, все же кротко сказала: «Моего Горького — не обессудьте».

Смысл же (это трезвости любви Софьи Исааковны, Юдифи Матвеевны и — моей) в упреке, с которым никто не смеет обратиться к А.И., не должен сметь: куда девались маленькие подробности (всеобщая гибель и разлука)? зачем было печатать вторую часть книги ценой таких недомолвок? (ты читал ли? прочти)

Но А.И., конечно, видит в этом другой, высокий, смысл, и одно ее описание, как она узнает о смерти сестры, может быть, важнее недоумения непосвященных: почему — через два года? и где? (а ей еще предстоит второй арест и последний обыск, который смел уже все, кроме этой вот «книжечки», взятой из кармана фартука).

А.И. — благодарит ее сажавших как исполнителей Божьей воли (она им так и говорила, к их удивлению), но за себя лишь можно так благодарить, за других — нет, все-таки — нет.

Передаю вам благословение А. И., под которое всегда склоняюсь, когда крестит перед нашим (с Борькой) уходом: «Я — лишь молюсь за вас, да хранит и благословит Бог вас, ваших детей и СОБАКУ».

А.И. мне заметила: «Вы слово «собака» пишете с большой буквы, а я все слово — большими буквами. Она (как и М.И.), надеюсь, это ничему не противоречит, СОБАК считает ниспосланными и заведомыми небожителями.

Пока распространяю на вас, на детей, на СОБАК это ее благословение, но сразу же стану еще писать вам, потому что на этот раз (если с Черненко ничего до завтра не случится) — оказия к вам не сорвется.

Продолжение письма

Васька и Майка,

не знаю, сколько у вас времени, а в Переделкине — двадцать минут шестого часа все того же дня февраля.

Еще про Анастасию Ивановну Цветаеву.

Я была — в отчаянии, как может быть лишь в письме сказано, что испугала ее уверением в том, что это вам (ей) — весть.

(Вы обязательно возьмите ее «полную» книгу воспоминаний, где вот про лагерь, про… — опущено по ее каким-то высоким, конечно, соображениям, да и кто может укорить ее.)

Это: не выкидываю, посылаю.

Все-таки звоню: «Анастасия Ивановна! Вот — собака около телефона».

Целует в телефон собаку. «А кошки — у вас есть?»

«В Москве. Здесь не могу, птицы едят под окном».

А.И. рассказывает:

«В лагере, еще в том бараке, у меня был кот…»

Далее — своими словами: был кот, но возлюбил А.И. — и по причине задушевности и по той, что она его — она его — кормила, сама — не ест, и кот этот тяпнул птичку (не спросила — какую именно), А.И. успела выхватить птицу, которая показалась ей — полуубитой, положила за пазуху ватника и пошла, вместе с другими, на близлежащую товарную станцию, где ей следовало разгружать или загружать вагоны, это мне не сказано.

А.И. взяла бездыханную птичку и положила ее на (буфер, что ли) — пусть кто-то, пусть бездыханный, — уедет отсюда.

Состав тронулся, птичка очнулась и взлетела, и полетела.

Кот, как вы и сами понимаете, — как и я знаю всей душой, — ни в чем не виноват.

Более я писать не стану. Я — не безумна, просто редко разговариваю с вами.

Сейчас же во что-нибудь положу и заклею.

Иначе — не пошлю!

Сколько я сожгла писанного вам (и сейчас пойду).

Я же — уеду в Тарусу. Еще учтите, что в то воскресенье — оказии не случилось. Зато — завтра.

Все события — пусть хоть такие.

Прощаюсь, простите, люблю,

ваша бедная Белла

Продолжение письма (?)

Васька и Майка!

Вчера ходили с Лизкой в лес.

Заблудились в трех соснах. (Оказалось, что она знает три сосны, она «бегает», — как ты, с меньшим успехом.)

Она — вывела меня на дорогу. Говорит: «Пойдем этим путем, ты-то помнишь, где жили дядя Вася и тетя Майя?»

Я говорю: «Теперь этот дом меня не интересует».

№ 17? Номер дома я увидела при полной Луне.

Лиза: «Вот дом дяди Васи и тети Майи».

Засим прощаюсь.

№ 39 В.П. Аксенов — Б. Ахмадулиной, Б.А. Мессереру 11 апреля 1984

Дорогие Белка и Борька!

Несколько дней назад умерла Би Гей[474]. Мы ее еще застали, когда поехали на мартовские каникулы во Флориду. Впрочем, она была уже почти в агонии, только лишь временами из нее выныривая. В один из таких моментов Пик нас позвал в спальню. Она нас узнала и прошептала: Thank you for coming. I lоve you so much… Пик тогда попросил меня рассказать ей о твоем письме и о цветаевском блокнотике. (Ему я уже подробно об этом рассказал.) Би Гей эту историю выслушала очень внимательно и прошептала что-то вроде it’s great и, как мне показалось, с каким-то ощущением причастности.