Между прочим, она очень гордилась стихом, который ты ей прислала и несколько раз раньше при встречах и по телефону мне говорила, что все поняла, но не может перевести название «Звук указующий» и просила меня найти что-нибудь подходящее. Я в конце концов ей сказал, что это можно перевести, как The Guiding Sound, и она сказала, что вот теперь все понимает.

Забавная деталь на фоне этой трагедии. Когда мы вошли в спальню, за нами проскочил и Ушик. Встал на задние лапы и лизнул Би Гей в руку. Она ему улыбнулась и сказала: sweat baby… Вот уж, действительно, эти собаки — ты права — небесные создания!

Тарковский, когда у нас был, все с Ушиком играл и говорил: это же ангелочек. Кстати, у него в «Ностальгии» есть несколько таких ангельских явлений в виде собаки и маленькой девочки.

Мы Ушика этого негодного (заочного друга Вовы-Васи) иной раз зовем «ангел-обжорка», «ангел-храпелка», «ангел-дрочилка».

Литтеловский дом в курортном городке под названием «Санкт-Петербургский пляж» в самом деле райское местечко. Он стоит на берегу канала — там все изрезано каналами, вытекающими в Мексиканский залив — над ним пальмы и другие чудные деревья. Летают деловитые пеликаны, а цапли (цапли!) садятся прямо на маленький их пирс, прямо с которого Пик ловит рыбу и вытаскивает ловушки с крабами. Пожить там Би Гей почти не пришлось. Как вы знаете, они там поселились, когда она была уже больна, кажется, после двух уже операций. Пик был абсолютно измучен, он все делал своими руками — и уколы, и перевязки, и все прочее. Мы застали там их сына с семьей и Андрея, а также маму Би Гей, крошечную старую леди из Кентукки. Мы там сняли номер в отеле и провели три дня. Каждый день ездили к ним, но Би Гей уходила все дальше, и общаться с ней уже было почти нельзя.

Однако это еще тянулось несколько дней. Мы поехали в Майами, потом вернулись в Вашингтон, она еще была жива, и вот только несколько дней назад отдала душу Богу.

Мне запомнился один ее приезд из Москвы. Она была в тот вечер очень веселая, мы пили шампанское, и она рассказывала о вас и о московских очередях, в которых она стояла, чтобы купить шлепанцы одному из пятидесятников: американское посольство не смогло обеспечить его 46-й размер. Итак, ушла.

Цветаевская история совершенно фантастична. Она должна тебе дать толчок для большой работы: там может быть очень много всего, в том числе и твой «101-й километр», и Европа, все эти дела, проза и стихи; уверен, что ты этого не потеряешь как отчетливого сигнала для работы, сможешь сделать поистине что-то сногсшибательное с той литературной и душевной высоты, на которой ты уже стоишь.

Я начал уже писать «Прогулку в Калашный ряд», т. е. статью о стихах, где Белка будет главным героем, но тут вдруг свалилось множество суетных американских дел. Все как-то очень плотно пришлось на апрель и начало мая: три конференции и две лекции и еще какие-то срочные работы для хлеба насущного. В середине мая мы едем в Токио на конгресс Международного ПЕН-клуба, а вот по возвращении, уже находясь в зоне продолжительных академических каникул, как раз и закончу «Калашный ряд» для Жориных новых «Граней».

Его самого с Натальей мы ждем через несколько дней в Вашингтоне, на неделю. Они остановятся у нас. В их честь устраиваем прием с ровным представительством как левого, так и правого американских крыльев. Слабо надеемся, что обойдется без мордобоя.

Кажется, я уже писал вам, что в феврале мы ездили в Париж на премьеру «Цапли», однако явно не писал, что это был настоящий успех. Вот уж неожиданность, в самом деле! Пиша тогда по соседству с вами, в снегах, даже и не думал, что это будет поставлено, да еще и в шикарном парижском театре. Множество интервью по радио и ТV, рецензии и статьи во всех главных газетах и только в нашей «Русской мысли» — ни одной строчки, вот как мило.

Говорят, что Вознесенский какую-то дерзновенно-интел-лигентскую статью напечатал в «ЛГ», я ее как-то пропустил. Также говорят, что он собирается сюда за почетной степенью доктора в Оберлинском колледже. Вообще, письменники кое-какие несмотря на «антисоветскую истерию» здесь все-таки мелькают. Каких-то 17 душ где-то промелькнуло в Калифорнии по вопросам любви к миру. Там же пребывает Мих. Шатров, которому, оказывается, специально запретили со мной общаться, как будто это общение кем-то подразумевалось. Все это я пишу, потому что вам, Б & Б, пора уже приехать.

Большое спасибо Лизке за ее стенгазету. Она у нас висит на стене. Между прочим, у нас на стене висит и Борькина большая картина с граммофонами, которая попала к нам (на время) путями неисповедимыми.

Появлялась ли у вас наша Нина?

Целуем множественно.

Вася, Майя, Ушик

№ 40 В. Аксенов — Б. Ахмадулиной, Б. Мессереру (на почтовой открытке) 16 января 1985 г.

St. Maartin Island

This island smaller than Crimea, but France and Holland set in here.

Kisses![475]

16.01.85 (почтовый штемпель) St. Maartin

№ 41 В.П. Аксенов — Б. Ахмадулиной, Б.А. Мессереру Весна (?) 1986

Дорогие москвитяне!

Читаю сейчас «Выбранные места из переписки с друзьями» (для своего университетского семинара) и стыжусь оттого, что наша переписка заглохла и больше, кажется, по моей вине, чем по вашей.

Как все-таки Николай Васильевич отменно старался в этом направлении! Какая все-таки эпистолярная активность существовала меж европейскими Минводами и российскими столицами!

Сказать, что эпистолярный жанр относится к минувшему веку в нашем случае будет смешно, не так ли, ибо между нами не существует ни телефонов, ни самолетов, то есть, по сути дела, наши отношения переведены не в XIX век (тогда уже была система почтовых дилижансов все-таки), а скорее в ХVI — письмо в Китай с оказией Марко Поло.

Гоголь к друзьям, как известно, относился с нежнейшей функциональностью; то денег просил, то обстоятельных дневников российской жизни, ибо бесконечно испытывал нужду в кормежке и в аутентичности. Окружающая франко-немецко-итальянская жизнь его ни хрена не интересовала (очевидно, не казалась аутентичной), он все-таки всегда считал себя русским внутренним писателем, несмотря на 18 лет отсутствия, может быть, потому что мог вернуться в Империю в любой момент. На этой «аутентичности» он, очевидно, и прокололся: по почте эта херация не пересылается.

Нашему брату, очевидно, чтобы сохраниться в профессиональном артистическом качестве, нужно искать подножный корм, привыкать к амфибиозности существования, не настаивать на внутренней «русскости» 100 %, а напротив, утверждаться в русском эмигрантском качестве.

К амфибиозности между тем вырабатывается все более стойкая привычка. Столько раз на дню приходится нырять из воздуха в воду и выныривать обратно, что уж и не знаешь, что считать «воздухом», а что «водою» — русский или английский.