Я вытащил ключ от наручников, отстегнул один браслет от руки Луи и пристегнул к поднятой руке мертвеца.

Глаза Луи широко раскрылись от ужаса, и улыбка наконец сползла с его лица.

– Черт! – захныкал он. – Господи… Черт! Ты что, собираешься меня так оставить, приятель?

– Пока, Луи. Тот человек, которого вы застрелили утром, был моим другом.

– Господи! – простонал Луи.

Я сел в седан, завел мотор, доехал до места, где можно развернуться, и стал спускаться с холма. Луи стоял неподвижно, как обгоревшее дерево. Мертвец лежал у его ног с поднятой рукой, пристегнутой наручниками к руке Луи. В глазах Луи застыл ужас тысячи ночных кошмаров.

Я оставил его под дождем.

Темнело быстро. Я остановил седан в двух кварталах от моей машины, запер его и сунул ключи в масляный фильтр. Затем пешком дошел до своего родстера и поехал в центр.

Из телефонной будки я позвонил в отдел по расследованию убийств, спросил сотрудника по фамилии Гриннел, вкратце рассказал ему, что случилось и где найти Луи и седан. Еще я сказал, что, по-моему, это те самые головорезы, которые расстреляли Ларри Батцеля. Но я ни словом не упомянул о Даде О’Маре.

– Отличная работа, – проговорил Гриннел странным голосом. – Но тебе лучше приехать сюда, и побыстрее. Тебя ищут – час назад позвонил какой-то молочник…

– Я едва держусь на ногах. Мне нужно поесть. Не сообщайте патрульным машинам, и я скоро появлюсь.

– Не советую прятаться, парень. Мне жаль, но так будет лучше.

– Да, понял.

Я повесил трубку и, не задерживаясь, покинул этот район. Теперь выбора у меня не было: или докопаюсь до истины, или мне не поздоровится.

Я перекусил в районе Плаза и поехал в Реалито.

Часов в восемь где-то вверху за пеленой дождя я увидел два желтых фонаря и растянутый над дорогой темный плакат: «Добро пожаловать в Реалито».

Каркасные дома на главной улице, скопление магазинов, светящиеся окна аптеки на углу, несколько машин перед крошечным кинотеатром, темное здание банка на другом углу, перед которым мокнут под дождем несколько человек. Это Реалито. Я поехал дальше, и вокруг меня снова сомкнулись пустые поля.

Апельсиновые рощи остались позади. Тут ничего не было, кроме пустых полей, приземистых холмов и дождя.

Проехав милю, а то и все три, я заметил ответвление дороги и слабый свет, словно пробивавшийся из-за опущенных жалюзи. И тут послышалось сердитое шипение – это выходил воздух из левого переднего колеса. Очень мило. Затем спустило правое заднее.

Я остановился почти на самом перекрестке. Просто замечательно. Я вышел, поднял воротник плаща, включил фонарик и стал разглядывать горсть блестящих гвоздей с широкими шляпками, разбросанных по дороге. Одна плоская шляпка размером с десятицентовую монету поблескивала на шине.

Два спущенных колеса и всего одно запасное. Я втянул голову в плечи и побрел к слабой полоске света на боковой дороге.

То самое место. Свет шел от наклоненного фонаря на крыше гаража. Широкие двойные ворота на фасаде были плотно закрыты, но сквозь щели пробивался яркий белый свет. Поводив лучом фонарика, я нашел вывеску: «Арт Хак – ремонт и покраска автомобилей».

Позади гаража, чуть в стороне от размокшей грунтовой дороги, за чахлыми деревьями виднелся дом. В нем тоже горел свет. У деревянного крыльца стояла машина – маленькое аккуратное купе.

Но сначала нужно было заняться спущенными колесами – если их можно сменить и если меня тут не знают. Ночь слишком мокрая, чтобы ходить пешком.

Я выключил фонарь и постучал им в ворота гаража. Свет внутри погас. Я ждал, слизывая капли дождя с верхней губы и сжимая в левой руке фонарь, в то время как правая пряталась под плащом. «Люгер» вернулся на свое место в кобуре под мышкой.

Наконец из-за двери послышался голос, явно недовольный:

– Что вам нужно? Кто вы?

– Откройте, – ответил я. – На шоссе у меня спустило два колеса, а запаска одна. Мне нужна помощь.

– Мы закрыты, мистер. Реалито всего в одной миле к западу.

Я пнул дверь ногой. Внутри кто-то выругался. Затем послышался другой голос, не такой громкий:

– Умник, да? Открой, Арт.

Скрипнул засов, и одна половина ворот подалась внутрь. Я снова включил фонарь, осветив костлявое лицо. Вынырнувшая из ворот рука выбила фонарь. На меня смотрело дуло пистолета.

Я пригнулся и стал шарить рукой по земле в поисках фонаря. «Люгер» остался у меня в кобуре.

– Погасите фонарь, мистер. А то можно нарваться на неприятности.

Фонарь валялся в грязи. Я выключил его и выпрямился. В гараже зажегся свет, и на фоне двери я увидел силуэт высокого мужчины в комбинезоне. Он попятился, по-прежнему держа меня на мушке.

– Войдите и закройте за собой дверь.

Я повиновался.

– У поворота разбросаны гвозди. Я думал, вам нужна работа.

– А вы разве не в курсе? Сегодня в Реалито ограбили банк.

– Я не здешний. – Мне вспомнились мокнущие под дождем люди перед зданием банка.

– Тогда понятно. Говорят, налетчики, что взяли банк, спрятались где-то тут, в холмах. Значит, вы наехали на шипы?

– Похоже. – Я посмотрел на второго мужчину.

Невысокий, плотный, с невозмутимым загорелым лицом и спокойными карими глазами. Коричневый кожаный плащ с поясом. Коричневая шляпа – сухая – лихо сдвинута набок. Он держал руки в карманах и явно скучал.

В воздухе ощущался сладковатый запах пироксилина. На крыле большого седана в углу гаража лежал краскопульт. «Бьюик», почти новый. И он явно не нуждался в покраске.

Мужчина в комбинезоне спрятал пистолет в один из многочисленных карманов и посмотрел на человека в коричневом. Тот вежливо обратился ко мне:

– Откуда вы, незнакомец?

– Из Сиэтла.

– Держите путь на запад, в большой город? – Голос у него был тихий и сухой, похожий на шелест потертой кожи.

– Да. Далеко еще?

– Миль сорок. В такую погоду дорога кажется длиннее. А путь у вас неблизкий. Как ехали, через Тахо и Лоун-Пайн?

– Нет, не через Тахо, – ответил я. – Через Рино и Карсон-Сити.

– Все равно далековато. – На темных губах мелькнула улыбка. – Возьми домкрат и сделай ему колеса, Арт.

– Послушай, Лэш… – заворчал мужчина в комбинезоне, но вдруг умолк на полуслове, словно ему перерезали горло.

Я мог бы поклясться, что он вздрогнул. В гараже повисла мертвая тишина. Человек в коричневом не шевелился. Что-то мелькнуло в его взгляде, а затем он опустил глаза – почти застенчиво. Его голос по-прежнему был тихим, сухим и шелестящим: