каждое посредничество уводит в бесконечность и, следовательно, в сторону от цели; посредничество вообще склонно к воспроизведению себе подобных, т. е. новых посреднических звеньев: так продолжается род Ди; так сразу начинают множиться вокруг Я различные помощники и советчики, как только в его руки попадают дневники. Но многообещающие посулы посредников могут оказаться и ложными: так, Бартлет Грин обманывает Джона Ди, приведя его не к Елизавете, а к Исаис.

Посредническое опасно.

Все привилегированное ставится текстом в соответствие с непривилегированным: привилегированные роли (повелитель, обладатель, знающий) — и непривилегированные; привилегированные эротические отношения (Джон Ди — Я — Елизавета) — и непривилегированные; привилегированные предметы (копье-кинжал) — и непривилегированные; привилегированные места в родовой серии (Хоэл Дат, Джон Ди, последний в роду) — и непривилегированные; привилегированный род (род Ди) — и непривилегированный... Как привилегированное достигло своих привилегий: что это — случай, необходимость, личные заслуги, предопределение?

Текст играет вопросами, но чрезвычайно трудно извлечь из него однозначный ответ. Сложна система связей, велико число следующих друг за другом ответов: что происходит, то происходит, о мотивах судить невозможно. Все стремится к спасению: но кого собираются спасать потенциальные спасители? Некоторые посреднические серии преодолевают пространство и время; а такие фундаментальные, как «жизнь» и «смерть», осуществляются

в пространстве и времени. Какова структура пространственно-временного континуума?

В 1900 — 1930 годах пространство и время, в былые эпохи очевидные факторы реальности, превращаются в проблему; в слишком уж сложных и противоречивых формах воплощала литература эти ставшие проблематичными факторы, чтобы пытаться наметить здесь хотя бы общее направление тогдашних поисков. Фантастическая литература вновь оказалась в авангарде, выступая как полномочный представитель самых экстремальных тенденций, ибо именно она всегда ставила под сомнение казавшиеся незыблемыми постулаты пространственно-временной системы.

В «Ангеле» Майринк окончательно релятивирует то, что его занимало еще в «Големе»: привычная пространственно-временная система становится фантастической фикцией — еще одно смещение нормального ракурса. Прошлое может быть аккумулировано и вновь превращено в настоящее; в слиянии одного Я с другим, отделенным от него огромным временным интервалом, в возвращении Я в иные эпохи, в некоторых персонажах, возведенных в статус вневременных констант, время выдает себя как вполне преодолимая оболочка некоего атемпорального бытия. Можно даже одновременно присутствовать в разных эпохах. Гомогенна лишь отдельная временная фаза, как целое время дискретно; оно то ускоряет свой ход, то как будто замедляет. Привилегированным временным фазам в жизни персонажа, когда события, стремительно следуя друг за другом, выстраиваются в стройную осмысленную цепочку, поставлены в соответствие непривилегированные, лишенные какого-либо смысла периоды стагнации. Объективное время и субъективное не совпадают, они смещены друг относительно друга. В тексте обыгрывается даже обратное течение времени — как, впрочем, у Перуца («Чудо мангового дерева») и Кубина («Другая сторона»), — возвращение в прошлое весьма красноречиво выражено образом едущего задом наперед «мобиля». Этот автомобиль вообще что-то вроде машины времени, которая то плывет как корабль, то взлетает как самолет, — по сути, он является автономной, независимой от внешнего мира пространственно-временной системой.

Пространство и время связаны в единый континуум: время манифестирует себя в пространственных образах, пространство — временными характеристиками: царство мертвых, «изумрудная страна Персефоны», находится «по ту сторону», «под водой», «на Западе». Любое пространственное смещение в направлении этой привилегированной «земли» означает изменение во времени. У эмпирического пространства тоже есть свои привилегированные «стигмы»: прежде всего отмеченные явным сексуальным символизмом шахты, ведущие в нутро «матери Геи» и являющиеся местом трансформации и метафизических контактов.

Как и время, эмпирическое пространство всего лишь эфемерная, ничего не значащая оболочка. Уже Джон Ди, штудируя труды Эвклида, приходит к выводу — кстати, это реальный исторический факт! — о возможности четвертого измерения. Итак, «мир един», но у него есть свои «обратные стороны» и «неисчислимое множество различных фасадов, сечений и измерений». Эти промежуточные миры пересекаются, выворачиваются наизнанку, переходят друг в друга: объекты, принадлежащие одной

части пространства, могут также присутствовать и в другой, становясь при определенных условиях видимыми. Пространство и время становятся — эту тенденцию можно уловить и в других литературных произведениях той эпохи — едва ли не самостоятельными действующими лицами, на равных правах с персонажами романа принимающими участие в развитии событий.

По ту сторону эмпирической пространственно-временной системы, через ее отрицание, учреждается некий чрезвычайно странный универсум, весьма напоминающий многомерные топологические пространства математики: события и персонажи отныне превращаются в точки пересечения различных математических векторов; теперь они всего лишь функции этих абстрактных гиперпространств, малозначительные локальные особенности, крошечные отличительные пятнышки, родинки, не более. Лишь преодолев иллюзорную пространственно-временную оболочку, личность становится действительно автономной и безусловно тождественной, таким образом эмпирические категории пространства и времени сводятся в «Ангеле» только к языку, с помощью которого предпринимается попытка выразить невыразимое.

Невозможно отделить посюсторонне-имманентный мир от потусторонне-трансцендентного четкой и окончательной границей. Существует лишь одно абсолютно потустороннее пространство, недоступное внешнему вмешательству; оно покоится в себе самом, оно не проявлено, неуловимо, непознаваемо, не поддается никакому метафорическому описанию; эту сокровенную точку, отрицающую все мыслимые категории человеческого сознания, текст называет «Бог». Все остальные потусторонние пространства составляют вместе с посюсторонним миром единый абстрактный математический универсум. Такие пространственно-временные понятия, как: «верх», «низ», «Запад», «Восток», «под водой», «земные недра», «прошлое», «настоящее», «живое», «мертвое», для этих пространств всего лишь ничего не значащие метафоры из эмпирического мира, буквальное значение которых абсолютно неприменимо к реальному статусу универсума: и лучшим доказательством тому трагическая ошибка Джона Ди, идентифицировавшего «Зеленую землю» на Западе с Гренландией. Для описания метафизических пространств (зеленое царство Запада, подлунный мир Исаис, промежуточная, нейтральная полоса Липотина, потусторонняя реальность Елизаветы и герметический универсум Гарднера) привлекаются соперничающие между собой порядки, которые кажутся почти несовместимыми или, по крайней мере, с трудом соотносимыми: христианские, иудео-каббалистические, средневеково-алхимические, греко-ближнеазиатские, индо-тибетско-китайские мифологемы наслаиваются, пересекаются, противоречат друг другу, не говоря уже об авторских новациях, ибо Майринк является, пожалуй, самым выдающимся и глубоким мифотворцем нашего века. Порядков много, но что есть порядок порядков?

На первый взгляд мир, представленный в «Ангеле», — это совершенно особый, придуманный «заповедник». Тем не менее самые характерные его особенности имеют аналогию в философской и естественнонаучной мысли эпохи. Вообще, начало века — период весьма неоднозначных отношений между литературой и наукой: немало авторов, таких как Шницлер,

Музиль, Брох, Дёблин и Бенн, сами занимались наукой, что в определенной степени несомненно повлияло на структуру их творчества. Майринк тоже не остался в стороне от интеллектуальных тенденций того времени, он мог либо совершенно сознательно вступать с ними в дискуссию — психоанализ Фрейда, релятивистская теория Эйнштейна, либо же они всплывали в его творчестве лишь как случайные, неосознанные параллели: это