— Я так не могу.

— Я велю принести что-нибудь другое.

— Нет! Ив! Я так не могу. Посмотри на меня. Нет, не так. Ты мне не ответила. Ты простила меня? Да или нет?

— Ты приехал сюда, чтобы задать мне этот вопрос? — спросила она с сарказмом, но и вполовину не так ядовито, как можно было от неё ожидать. Лукас вновь почувствовал озноб. Он не знал, как себя вести. Если бы она была равнодушна, или холодно вежлива, или в гневе, или если бы с рыданиями бросилась ему на шею — он бы ей подыграл. На холодность ответил бы нежностью, на искренность — лестью, и они расстались бы, совершенно довольные собой, подтвердив ожидания друг друга, и готовые отпустить наконец эти глупые воспоминания юности и жить дальше, как жили.

Ему и в голову не могло прийти, что она этого не хотела.

— Я не знаю, что тебе сказать, — вырвалось у Лукаса. Ив коротко рассмеялась.

— Ты в самом деле изменился, мой дорогой. Прежде ты всегда это знал.

— Не смейся.

— Разве я смеюсь?

— Ты изменилась меньше, чем мне сперва показалось.

— А, так ты сперва решил, что я постарела?

— Я не сказал «постарела»!

— Но ты об этом думал, разве нет?

Он потянулся к ней через стол. Ив откинулась на спинку кресла.

— Не надо.

— Почему? Ты же подошла ко мне…

— Не знаю, зачем я это сделала. Ох, Лукас! Лукас Джейдри! Посмотри на нас! — она снова рассмеялась, но смех стих очень быстро. — Два дурака, которым столько друг другу нужно было бы сказать, если бы они встретились лет на десять раньше. Зачем ты приехал?

— Ты разве этого не хотела?

Её щеки запылали от гнева, и он проклял себя со своими птицеловскими замашками, которые не желали отпускать его даже теперь, даже здесь.

— Хотела ли я! Да дня не проходило, чтобы я не представляла, как ты войдёшь в эту дверь. Вот уж не думала, что войду сама, а ты будешь храпеть в кресле, завалившись на подлокотник.

— Я храпел?

— Нет. Но ты всё-таки очень мило краснеешь, можешь продолжать в том же духе.

«Два дурака, — подумал Лукас. — Ты права, всё это глупо, нам нечего сказать друг другу, мы смешны, и даже сами это понимаем, но вот только теперь — ты поверишь мне, Ив? — только теперь я по-настоящему вспомнил, за что любил тебя много лет назад. Я смутно помню, что наделал глупостей и причинил тебе боль, поэтому у нас ничего не вышло, но я и подумать не мог, что вспомню, как тебя любил. Вспомню что-то помимо того, что всё время пытался забыть».

Надо было сказать что-нибудь, и из всех высокопарных, нелепых, мальчишеских фраз, что вертелись на языке, Лукас сказал лишь то, что имело хоть какой-то смысл.

— Расскажи мне, как ты жила.

Она строго посмотрела на него и сложила руки на талии, как почтенная матрона. А, собственно, почему «как»? Он ведь даже не знал, сколько у неё детей.

— Обычно жила. Как все. Вышла замуж, рожала сыновей. В живых сейчас, правда, только один. У меня рождались слабые дети, а зимы у нас суровые.

— Я видел во дворе мальчика, — сказал Лукас и почувствовал, как она напряглась. — Рослый, тёмные волосы. Лет двенадцати.

— Ему тринадцать. Это Эдрик. Он мой второй ребёнок. До него была девочка, но она прожила только несколько дней. Я почти сразу забеременела снова, чтобы утешить мужа.

— Мужа, — сказал Лукас и сам испугался прозвучавшего в голосе отвращения.

Ив вздёрнула подбородок и стала похожа на девчонку, с которой Лукас счищал с крыши снег.

— Отец выдал меня за Рэйделя Мекмиллена тем же летом, — сказала она, и в её голосе не звучало вызова, только оскорблённая гордость. — Он был хороший человек. Любил меня и моих детей. И, да, я тоже любила его, ты ведь обязательно об этом спросишь.

На самом деле он не собирался, но ответ его всё равно ошеломил. Ив заметила это и рассмеялась.

— Лукас Джейдри, задери тебя Ледоруб и все его бесы! Ты в самом деле думал, что я умру с тоски по тебе? Что останусь старой девой, или меня выдадут насильно, и я буду представлять твоё лицо всякий раз, когда мой муж будет брать меня? Нет. Мой Рэйдель был красивым мужчиной, и лицо у него было нежным. Мне нравилось смотреть на него, когда мы занимались любовью.

— А вот это ты делаешь зря, — сказал он очень тихо, но Ив, как и прежде, легко распалялась и не умела останавливаться вовремя.

— Почему зря? И делаю что? Ты явился сюда через восемнадцать лет после того, как опозорил меня и поднял руку на моего отца, и ещё хочешь услышать, что я все эти годы одного тебя и ждала! Ты почти прав, мой дорогой, я тебя ждала. Я в страхе ждала, что ты вернёшься и завершишь начатое. Что ты накажешь меня за то, что я показала тебе, как ты омерзителен, и что не захотела тебя такого. Пока мой муж был жив, мне приходилось бояться и за него тоже… я ведь знаю, что ты мог бы убедить его в моей неверности и заставить убить меня собственноручно! Это было бы так забавно.

— Ив, что ты несёшь?! — ярость и изумление захлестнули его одновременно, и Лукас сам не знал, чего было больше. — Я бы никогда тебя не обидел!

— Ты бы обидел! — отрезала она. — Обидел бы и сам этого не заметил. Это в тебе всегда и было… самым ужасным.

Она встала, оттолкнув кресло, будто хотела выместить на нём свой гнев. Наконец-то она говорила то — почти то, — что Лукас рассчитывал услышать, но если бы она с этого начала… а сейчас он просто не знал, что ей на это ответить. Он понял только, что все эти годы она ждала его мести. Единый, мести за что ? Разве она не поняла, что это он был во всём виноват, и сама она тогда же, восемнадцать лет назад, ему и отомстила?

Как это всё неправильно, подумал Лукас. У него разболелась голова.

— Ты можешь думать что хочешь, — заговорил он, даже не надеясь её хоть в чём-то убедить, — только за все эти годы я никогда, ни разу не собирался причинить тебе вред. Я…

— Конечно, не собирался, Лукас Джейдри. Ты не считаешь вредом то, что делаешь с людьми. Для тебя это в порядке вещей. Ох, зачем ты вернулся? Зачем только? Я была уже почти счастлива здесь, — сказала она и вдруг расплакалась.

Миловидные девушки, случается, плачут трогательно, но рыдания немолодой женщины выглядели некрасиво. Лукас в растерянности смотрел на её подрагивающие плечи, понимая, что ему нечем её утешить. Он думал, хуже быть уже не может, и тут она заговорила, не оборачиваясь и не утирая слёз:

— Ты так испугал меня тогда. Я не знала, чего от тебя ждать. Не знала даже, приедешь ли ты сам или подошлёшь ко мне кого-нибудь. Я боялась собственной тени. Долго не выпускала Эдрика за ворота одного, да и теперь боюсь, что однажды он не вернётся, что ты позовёшь его или уведёшь от меня. Он не твой сын, — быстро добавила она, как будто снова испугавшись.