меня, мальчик дорогой, здеся обожди! – И шустренько подхромала к офицеру Жукову.

Дуров смотрел, как они разговаривали, как Маманя что-то частила и хватала офицера Жукова за рукав и как тот хмуро ее слушал и важно кивал.

Через некоторое время подняли шлагбаум, сразу загудела сзади вся цементная флотилия. Какой вздор эта общительная Маманя, ее пожитки, проблемы, библиотекарша, лесной коллектив. Дуров нажимал на сигнал, но старушка в его сторону и не смотрела. Тогда он переехал через железную дорогу и приткнулся к какому-то покосившемуся заборчику. Грузовики обдавали его удушающими выхлопами, щебенка летела из-под огромных скатов, пыль оседала пластами. Дуров злился. Какого черта он здесь стоит, почему он дает себя вовлекать в разные никчемные истории, зачем он входит в чужие, совсем ненужные ему жизни? Если это называется «связь с народом», то пошла она подальше, эта связь.

Над пылью захолустья, в чистом небе с увесистым грохотом прошел Ту-154. Дуров позавидовал самолету – какая независимость, какой полный отрыв от народа! «Я еду в Ленинград, я начисто оторвался от народа и еду в Ленинград, где ждут меня друзья, тоже оторванные от народа, старые книги с обвисшей бахромой, истлевшие нитки, истлевшие связи с народом. Чугунное вычурное литье, бессмысленное, но чудесное. Тлеющие по каменным островам белые ночи, пользы от которых чуть – жалкая экономия киловатт, – а вреда значительно больше. Затруднительные отношения со своей собственной библиотекаршей. Встреча с Рокотовским, будущая совместная попытка возродить жанр, очень мало, должно быть, нужный народу. Рокотовский не стал бы в этой вони ждать Маманю. Выбросил бы ее пожитки из машины и уехал. У Рокотовского в принципе вообще нет никаких связей – ни с народом, ни с историей, ни с природой. В конце концов, может быть, Рокотовский и соберет все угольки в своих грешных ладонях, он, может быть, и выдует стебелек огня?»

Тут подошла Маманя.

– Ай, какой ты честный, мальчик дорогой. А я-то, баба старая, глянула – пропал мой багаж, и пятьдесят рубчиков в нем пропали! А ты, значит, очень честный, мальчик дорогой…

– Спасибо, что оценили, Елизавета Архиповна, – сухо сказал Дуров.

– На-кась!

Глазам своим не веря, Дуров увидел предложенный ему на чистой тряпице румяный творожник. Рукам своим не веря, взял его. Зубам своим не веря, съел. Показалось – вкусно.

– А Константин таперича у меня здеся! – Торжествующе Маманя похлопала по пузатому «радикулу».

Они вырвались наконец из цементно-индустриального захолустья и неслись теперь посреди зеленой и привольной, чудной, как столица, русской равнине.

– Простите, что вы имеете в виду? – спросил Дуров.

– А то, что Жуков-офицер может приехать когда надо и в тюрьму его забрать, – похвалилась Маманя.

– То есть как это забрать? Какое же он имеет право?

– Насчет прав не знаю, а раз он в тюрьме работает, значит и упрятать туда человека могет. – Маманя поджала губы, но, подумав, добавила: – За непримерное поведение.

– И вы решили своего зятя в тюрьму? – Дуров почему-то разволновался, крепче взял баранку в руки, потому что машину стало заносить на левую сторону.

– Какой же он мне зять, если дочерь мою не милует! Не целует ее, не обнимает… – голосок Мамани чуть дрогнул, – …животик ей не греет… рази это зять?

– Послушайте, Елизавета Архиповна, позвольте мне заметить, что вы ведете себя не очень-то морально. Не поговорив с Константином, не выяснив его душевное состояние, вы запасаетесь угрозами, к тому же довольно странного свойства…

– Сольцы! – Востроглазая Маманя углядела столбик с надписью. – Вот отсюда мне уже три километра до лесного хозяйства. Останови, мальчик дорогой! Вот тебе на пивко с закусочкой.

Она хотела было уже подбросить водителю в кармашек горсточку денег, но тот вдруг резко переложил руль, и машина с маху вылетела на гравийную дорогу к Сольцам.

– А вдруг он по-настоящему, глубоко любит библиотекаря Ларису?! Вдруг это его мечта?! Как вы можете так резко вклиниваться в интимные человеческие отношения?! – сердито восклицал Дуров и, волоча за собой хвост гравийной пыли, приближался к темно-синей ровной стене леса, у подножия которого виднелись голубенькие и желтоватенькие строения.

– А ты сколько на морской службе получаешь? – вдруг спросила Маманя.

– В каком смысле? – Дуров передернул плечами. Что-то странное происходило с ним: он вдруг ощутил неуправляемость своих слов и поступков.

– Какой у тебя оклад? – осторожненько уточнила вопрос Маманя. – Рублей триста получаешь?

– Триста рублей, а что? – Странный, дурацкий ответ: почему триста, какой еще оклад?

– Жена, детки есть? Алименты выплачиваешь? – совсем уже тихонечко, будто сдунуть боялась, спросила Маманя.

– Нет никого, ничего не выплачиваю. А что?

– Да ничего, мальчик милый, просто любопытствую у дорожного человека. А может, погостюешь у Зинаиды моей, а? Лесная тут дача, видишь? Кислород, тишина, опять же грибочки.

– Новый проект? – зло, но не безучастно усмехнулся Дуров, усмехнулся Мамане почему-то не как равнодушный попутчик, а как свой, вовлеченный человек. – Женить, что ли, меня надумали, Маманя?

Машина перевалила через горбатый мостик, и они въехали на лесную поляну, на которой крестиком раскинулся невеликий поселок Сольцы. Пятна бледного солнца летали по огородам и крышам. Шаландалось на ветру разноцветное белье.

– Бабаня, бабаня с неба свалилась! – закричали двое голоногих мальцов лет семи – девяти и бросились к старушечке, которая тут же обмякла от кровных ошеломляющих чувств и едва не потеряла свою подсохшую ноженьку.

– Маманя! Маманя на личном автомобиле!

Дуров увидел, как с крыльца щитового домика сбегает, хохоча, Зинаида, красивая чудесная баба, как ни странно, в джинсах. Деревенская ситцевая кофточка и джинсы – очень получалось хорошо. И волосы нормальные, не уложенные, не накрученные, не начесанные, а спутанные, густые и развеваются в том же направлении, что и бельишко на веревке.

Она схватила ослабшую старушечку и всю ее затормошила, она просто разрывалась от хохота и пела:

– Поговори со мною, мама, о чем-нибудь поговори до звездной полночи до самой…

Дуров ходил по скрипучему тротуару и с удовольствием разводил руками. Ему здесь оказалось привольно. На шиферной обыкновеннейшей крыше в обыкновеннейшем гнезде стоял аист.

– У вас здесь аист, – сказал Дуров Зинаиде.

– Он сольцы хочет! – расхохоталась она. – Летел-летел аист из Индии в Голландию, увидел внизу Сольцы и сольцы захотел. Здравствуй, аист, здравствуй, аист, как хорошо, что мы дождались!

Зрачки у Зинки были огромные и еще как будто бы расширялись с каждым словом.

Маманя тем временем уже окрепла и теперь важничала на правах приезжего человека.

– А кто директор этого коллектива? – тонким, на всю улицу сопрано вопрошала она.

Здесь я обойдусь и без Рокотовского. Это место, волшебным образом возникшее для волшебства. Быть может, именно здесь я попробую сейчас применить свой жанр. А если меня не поймут местные жители, если меня