– А как же вечная молодость, Д’Арнок? С ней придется расстаться.

– Зато я снова стану по-настоящему живым, а не… таким, как сейчас.

На веранде что-то шебуршит.

Что это? Отвлекающий маневр? Осторожно выглядываю в дверь: енот.

– Вы обсудили свою новую точку зрения с мистером Пфеннингером?

– Если вы и дальше собираетесь надо мной изгаляться, Маринус, то лучше я прямо сейчас закончу разговор. По законам Пути Мрака вероотступников ждет смертная казнь. И между прочим, вам следовало бы этим воспользоваться, потому что я выживу, только если успею помочь вам истребить ваших врагов.

Черт бы его побрал! Приходится спросить:

– И как именно вы предлагаете истребить врагов?

– Психоэнергетическим разрушением Часовни Мрака.

– Мы уже пробовали. Вы прекрасно знаете, чем это закончилось.

Однако сегодняшняя посылка из Норвегии поколебала мою уверенность в исходе нашей попытки.

– Да, хорологи потерпели поражение, но ведь это была ваша первая попытка. Вы тогда не понимали, с чем имеете дело. Ведь так?

– А вы хотите избавить нас от невежества?

Молчание Д’Арнока длится очень долго.

– Да, – наконец отвечает он.

Вряд ли Элайджа Д’Арнок искренне желает перейти на нашу сторону; вероятность этого – процентов пять, не больше, но Эстер Литтл заметила ее в Сценарии, и, как я понимаю, Д’Арнока следует считать возможным союзником или, по крайней мере, сделать вид, будто я ему верю.

– Я вас внимательно слушаю, Д’Арнок.

– Маринус, нам нужно встретиться лично.

Вероятность падает до одного процента. Он явно пытается заманить меня в ловушку, где челюсти капкана захлопнутся намертво.

– И где же?

Енот на крыльце поворачивает ко мне мордочку, похожую на маску Зорро.

– Знаете, Маринус, очень вас прошу, постарайтесь обойтись без ваших Глубинных штучек. Дело в том, что я у вашей машины на подъездной дорожке, все яйца себе отморозил. Будьте добры, растопите камин.

В Покипси холоднее, чем на Центральном вокзале Нью-Йорка, но в небе сияет солнце, и под его лучами тают последние зимние сугробы на железнодорожной платформе. Вместе с толпой студентов, обсуждающих катание на лыжах в Европе, стажировки в музее Гугенхайма и вирусный зооноз, я пересекаю пешеходный мост, миную турникеты, прохожу под храмовыми сводами зала ожидания, построенного в 1920-е годы, и оказываюсь на привокзальной площади, где у гибридомобиля «шевроле» меня ждет женщина чуть старше меня, в теплой черной жилетке и с табличкой «Д-р А. ФЕНБИ». Пышная рыжая шевелюра, непрокрашенная седина у корней, очки в бирюзовой оправе, болезненный цвет лица. Злопыхатель сказал бы, что она – как вечеринка без гостей.

– Доброе утро, – говорю я. – Я доктор Фенби.

Женщина вздрагивает:

– Вы – доктор Фенби? Вы?

Что ее так удивляет? То, что я негритянка? В студенческом городке 2020-х годов?

– Да. А вас это смущает?

– Нет. Нет. Нет, что вы! Садитесь. Это весь ваш багаж?

– Я приехала всего на день.

Все еще недоумевая, сажусь в «шевроле». Она занимает водительское сиденье, пристегивает ремень безопасности.

– Значит, прямиком в Блайтвудский колледж, доктор Фенби? – с бронхиальной хрипотцой спрашивает она.

– Совершенно верно. – Неужели я неверно оценила ее реакцию? – Подвезите меня к особняку ректора. Знаете, где это?

– Конечно. Я мистера Стайна часто вожу. У вас сегодня с ним встреча назначена?

– Нет. Не с ним.

– Ну и хорошо. – Имя на водительском жетоне: «ВЕНДИ ХЭНГЕР». – Что ж, в путь. «Шевроле», зажигание!

Автомобиль заводится, мигнув огоньком на приборной доске, и мы отъезжаем. Венди Хэнгер и на фотографии водительского удостоверения выглядит напряженной. Возможно, жизнь не позволяет ей расслабляться. А может, она только что отработала четырнадцатичасовую смену. Или выпила слишком много кофе.

Проезжаем мимо автостоянок и станций техобслуживания, мимо универмага «Уолмарт» и школы, мимо мастерской «Термопласт». Мой водитель не отличается разговорчивостью, что меня вполне устраивает. Я мысленно возвращаюсь к вчерашней встрече в галерее дома 119А. Уналак, живущая неподалеку, приехала туда раньше меня; Осима прилетел из Аргентины; Аркадий, которому недавно исполнилось восемнадцать, стал свободнее в своих передвижениях, и сейчас прибыл из Берлина; Рохо – из Афин; Л’Охкна – с Бермуд. Мы уже много лет не собирались вместе. Садаката погрузили в хиатус, и обсуждение началось. Пятеро коллег внимательно выслушали мой рассказ о том, как два дня назад Элайджа Д’Арнок заявился среди ночи в Кляйнбург, ко мне домой, выразил желание перейти на нашу сторону и предложил Вторую Миссию. Разумеется, все отреагировали весьма скептически.

– Как, уже? – спросил Рохо, глядя поверх сплетенных пальцев, таких же гибких, темных и костлявых, как и он сам. Гладко выбритый, по-египетски худощавый, он будто создан для того, чтобы проскальзывать в самые узкие щели, куда не протиснется никто другой. Он сравнительно молод для хоролога, всего лишь в пятом воплощении, но под чутким руководством Осимы постепенно становится опасным противником в психодуэлях. – Первую Миссию готовили пять лет, и она окончилась провалом. Подготовиться ко Второй Миссии всего за несколько дней практически не… – Рохо наморщил нос и покачал головой.

– Как-то у этого Д’Арнока все слишком просто, – заметила Уналак. Ее душа, рожденная в племени инуитов Северной Аляски, носит неизгладимый отпечаток Крайнего Севера, но нынешнее тело принадлежит тридцатипятилетней бостонской ирландке, рыжеволосой и белокожей, с таким количеством веснушек, что догадаться о ее подлинной этнической принадлежности невозможно. – Чересчур просто.

– Да, тут я с вами согласен, – сказал Осима, один из самых старых хорологов – как душой, родившейся в Японии XIII века, так и телом, появившимся на свет в 1940-х годах в Кении. Он одевается, по выражению Рохо, «как безработный джазовый ударник», в старый плащ и поношенный берет. Однако в психодуэлях Осима опасней любого из нас. – На предложении Д’Арнока яркими неоновыми буквами сияет слово «ловушка».

– Но Д’Арнок позволил Маринус просканировать свои мысли, – напомнил Аркадий. Ранее его душа обитала в хрупком теле азиата, а сейчас он светловолосый венгерский парень, мосластый, по-детски угловатый и прыщавый, а голос его то и дело дает петуха. – И потом, это его искреннее отвращение к себе, скорбь о бразильском мальчике… – Аркадий вопросительно посмотрел на меня. – Ты же обнаружила все это в его памяти? Ты уверена, что это искренние чувства?

– Да, – согласилась я, – но воспоминания могут быть имплантированы. Анахореты наверняка понимают, что мы просканируем перебежчика самым тщательным образом. Вполне возможно, что Д’Арнок вызвался сыграть роль отступника с Пути Мрака и Пфеннингер внушил ему искреннюю веру в фальшивое предательство…