— Возможно, вы и правы, но я замужняя дама и мать троих детей, — возразила она. — Вы не можете обращаться ко мне «мадемуазель»!

— Так значит, Эрмин? — рискнул предложить он. — Если это не шокирует вашего уважаемого отца…

— Я нахожу, что это довольно-таки фамильярно, — примирительно сказал Жослин. — Но так, наверное, принято в театральных кругах.

— Вы правы, — согласился импресарио. — Я вижу, красавец индеец не приехал с вами?

Эрмин посмотрела на него с обидой. Она отпила глоток белого вина и сказала твердо:

— Прошу вас говорить о моем супруге уважительно. Я бы не стала рассказывать о вас отцу, называя «французом». Это не слишком вежливо с вашей стороны.

— Простите меня, но я не хотел унизить вашего мужа! — воскликнул Октав Дюплесси. — Как я уже однажды говорил вам, в вашей паре есть нечто необычное, что любят показывать в кино! И индейцы населяли эту страну задолго до того, как на ее берегах высадились французы или англичане. Хотите пример? Название этого города, Квебек, имеет алгонкинские корни. Оно означает «там, где сужается река». Самюэль де Шамплен подтверждает это в своих записках. Мой соотечественник, родившийся за три века до меня!

Жослин удивился, а Эрмин сочла нужным уточнить:

— Мсье Дюплесси родился в Бруаже, во Франции, на атлантическом побережье, там же, где и Шамплен. Но его мать — англичанка.

— Приятно, что вы не забыли наш разговор, — обрадовался импресарио. — Что же вы исполните завтра утром? Это важно, и, если помните, я советовал вам разучить арию Маргариты из «Фауста». Вот уже два года, как директор мечтает поставить эту оперу.

— Я старалась, как могла, — сказала на это Эрмин. — Также я работала над «Арией с колокольчиками»…

С этой минуты разговор вращался исключительно вокруг классических произведений оперного жанра. Жослин только кивал. Дюплесси рассказал, что слушал в Пале-Гарнье, в Париже, «Травиату» Верди[54].

Молодая женщина знала множество названий опер и имен композиторов. Приятно удивленный, собеседник упивался ее речами, очарованный блеском голубых глаз и страстными интонациями.

«Господь Вседержитель! Я нашел редкую птичку! — думал он. — Она вся светится, и при этом сдержанная, умная и красивая!»

Вслух он сказал:

— Эрмин, вы могли бы стать Маргаритой в «Фаусте»! Никогда раньше публика не видела исполнительницу одних лет с героиней, с настоящими белокурыми косами, красавицу и с таким исключительным голосом! Наконец всем станет понятна жажда доктора Фауста обладать невинной девушкой!

Жослин кашлянул. Ему совершенно не понравился сюжет «Травиаты» — куртизанка умирает от туберкулеза на руках у возлюбленного, но двусмысленные комплименты Дюплесси, по его мнению, выходили за рамки приличий.

— У меня создалось впечатление, что в опере музыка часто сопровождает не слишком высокоморальные сюжеты. Неужели нельзя найти что-нибудь такое, где не было бы соблазнений, внебрачных связей и трагических смертей?

— Но ведь искусство — это всего лишь зеркало нашего общества, мсье, — ответил на это импресарио, зажигая сигарету. — Вы, без сомнения, порядочный человек и верный муж. И все же испокон веков любовь порождает драмы.

— Если бы вы знали нашу историю, — сказала вдруг Эрмин, лукаво улыбаясь импресарио, — вы бы могли написать либретто к опере.

— Прошу тебя, не нужно, — возмутился ее отец. — Это наши семейные дела. С некоторыми вещами нельзя шутить!

Жослин чувствовал себя виноватым. Он стыдился своего прошлого и не хотел, чтобы дочь рассказывала о нем. Он и так ощутил укор совести, попытавшись сыграть роль защитника морали и добродетели — он, который позволил себе спать с матерью своего зятя… Если задуматься, Октав Дюплесси прав: в каждой жизни есть «теневые» периоды, ошибки, совершенные из-за любви или в силу моральной неустойчивости.

— Я и не собиралась шутить, папа, — смутилась молодая женщина. — Но уже поздно, и нам пора спать.

Октав Дюплесси почувствовал волнение Эрмин, и, желая поберечь ее перед прослушиванием, поспешил попрощаться.

— Я зайду за вами в девять утра, — напомнил он. — И не забудьте, Эрмин, это будет великий день. Я поддержу вас, я вам это обещаю!

Она поблагодарила его улыбкой, которая взволновала его больше, чем ему бы хотелось. В ответ импресарио подмигнул и, держа в руке шляпу, поклонился.

«Да этот тип — настоящая акула, — подумал Жослин. — И, по-моему, ему плевать на то, что у моей дочери есть муж. Хорошо, что я здесь».

Эрмин и в голову не приходило, что беспокоит ее отца. Она немного выпила и теперь чувствовала себя свободной, молодой и очень красивой в своем муслиновом платье, похожем на облако лазури, сотканное специально для нее. Ноты «Арии с колокольчиками» звучали в ее сознании и в ее сердце. Она взлетала в прекрасное будущее своей мечты, где не существовало ничего, кроме ее мастерства и великолепной бесконечности пения.

Квебек, пятница, 18 мая 1934 года

Эрмин бросила последний взгляд да фасад театра Капитолий в форме ротонды. Она держалась очень прямо и была бледна как полотно. По обе руки от нее стояли отец и Октав Дюплесси.

— Вы должны решиться и войти, — сказал импресарио.

Проснувшись, молодая женщина сразу же позвонила в Валь-Жальбер. Лора сотню раз повторила, что верит в ее талант, и пожелала удачи. Мукки лепетал что-то возле самой трубки, и Шарлотта отчитала его, прося не шуметь так сильно. Это были привычные домашние звуки, голоса тех, кого она так любила, их обычные слова. По едва уловимому звону кастрюль она догадалась, что Мирей, как обычно, возится в кухне. Все это придало Эрмин храбрости, которая была ей так нужна, чтобы пройти пугающее ее прослушивание.

— У меня нет выхода, — сказала она. — Папа, пусть я буду выглядеть как маленькая, но возьми меня за руку, хотя бы на минутку!

— Директор Капитолия вас не съест, — пошутил Дюплесси. — Самая страшная среди членов жюри — певица-сопрано с дурным характером, которая ревниво относится к своим соперницам.

— Но я не собираюсь ни с кем соперничать, — тихо возразила Эрмин. — Идемте!

Весенний ветер, теплый и приятный, раздувал юбку ее муслинового платья, трепал белокурые пряди над лбом. Из кокетства молодая женщина оставила волосы распущенными, отведя их от лица с помощью черепаховых гребней.

— Не бойтесь, Эрмин! Вы воплощение обновления, майских цветов, и у вас исключительный голос, — сказал импресарио. — Вы завоюете Квебек и всю страну!