— Я сказал что-то смешное, господин? — Часовой внимательно глянул на него.

— Нет. Я подумал кое о чем другом. Как близко подходит туман?

На предполье на одинаковых расстояниях были воткнуты разноцветные жерди, которые помогали оценивать расстояния, поскольку туман скрадывал видимость. Сейчас его край приходился на зеленый шест. То есть двести ярдов.

— До желтых, господин.

Сто ярдов до вала. Ничего необычного, туман пульсировал все время, медленно, словно дышащее чудовище, — и, словно спящее чудовище, пробуждал страх. Вторая Крыса знал, что у него достаточно солдат, чтобы следить за земляными фортификациями, но слишком мало, чтобы их защитить. Пятьдесят Второй насчитывал стандартные две с половиной тысячи людей. Роты и полуроты равномерно размещались вдоль вала, а наблюдатели на башнях в случае проблем должны были звать на помощь, бить в гонги, но на самом деле, если бы и правда кто-то или что-то напало на них, начались бы проблемы.

Кто-то или что-то.

В этом заключалась его следующая проблема. У Салурина складывалось впечатление, что за приказами, повелевавшими контролировать эту территорию, стояло нечто серьезнее, чем обычная осторожность, что император и Первая Крыса знали больше насчет возможной опасности, чем говорили ему. Он что, утратил их доверие? Или его каким-то образом проверяли? Отголоски происходящего в столице, казалось, подтверждали его подозрения.

С десяток дней назад Вторая Крыса отослал в столицу просьбу, чтобы Тридцатая пехотная дивизия — три полных полка пехоты — отправилась к Болоту. Но ответа не дождался до сих пор. В обычное время такое промедление было бы вполне понятным: армейские бюрократы перебрасывались бумагами, чтобы ответственность за то, что несколько тысяч солдат покинут казармы, пала на кого-то другого. Ведь речь шла о немалых деньгах: средства на перемещение небольшой армии даже на несколько десятков миль велики, если даже считать только питание и расквартирование войска, а еще были траты, связанные с блокировкой дорог и жалобами владельцев земель за стоптанные поля или вычерпанные колодцы, а также требования компенсации, которые наверняка посыплются. Во время мира торговля и сельское хозяйство — важнее армии.

Но вести, которые дошли из Меекхана, привели к тому, что Салурин перестал верить в такое простое объяснение промедления. Это была не обычная попытка прикрыть собственные задницы, но явное, слишком близкое к саботажу отсутствие субординации, потому что говорили, будто Нора выпала из милости, что Первая Крыса сидит под домашним арестом, Третья превратился в марионетку, а Псарня все выше поднимает голову и все громче взлаивает.

Это было запланировано? Или его послали сюда с миссией, которую на самом деле мог выполнить любой офицер, лишь затем, чтобы убрать подальше от главных событий? Неужели Нора проигрывает схватку с Сукой и ее людьми? И не доберутся ли сюда в любой момент приказы, которые лишат его всего: власти, привилегий и свободы? А может, даже жизни. Ведь во внутренней разведке именно он контролировал большую часть операций, направленных против Гончих, а Эвсевения Вамлесх всеми считалась живым воплощением мстительности.

Такие мысли приводили к тому, что Анде не мог спать, есть и отдыхать. И не помогали ни вино, ни женщины.

Порой ему хотелось бросить все, приказать открыть телепорт в столицу и встать перед императором, пусть решает, и все станет понятно: чет или нечет, веревка или императорская милость.

Вот только… это Урочище. Это проклятущее Урочище. Если бы Салурин и правда просто должен был бы присматривать за обычными учениями пехотного полка, то давно уже стоял бы коленопреклоненно перед троном. Но Вендерладское Болото и правда сделалось активным, и вокруг него и правда происходили вещи, которых не бывало уже сотни лет. Этот серый туман, казалось, скрывал больше тайн, чем кто-либо мог предполагать. И разве в такой ситуации оставить пост и направиться в столицу не будет воспринято как дезертирство? Анде почти представлял себе улыбку Суки, появись он в Меште, и почти чувствовал холод оков, которые обхватывают его запястья.

Из-за чувства бессилия ему захотелось орать и ругаться. Нынче возьмет в постель двух девок. Или трех. И много вина. Может, благодаря этому наконец-то уснет.

Звук, который вонзился ему в уши, был резким и металлическим, а Крыса только через миг его узнал. Гонг. Военный гонг с соседней вышки. Он глянул в ту сторону: один из стражников молотил в бронзовую плоскость, второй — натягивал арбалет. Солдаты, сопровождавшие командира, бросились к оружию, рычаги их арбалетов тоже защелкали шестернями.

— Гонг. Ударь в гонг, господин!

Он проигнорировал просьбу, глядя на Урочище. Туман ожил, заклубился и выплюнул из себя чудовище.

В твари было где-то тридцать футов длины и три — высоты, сегментированный панцирь ее вздымался на подобии хитиновых ног. Паук, подумалось Салурину, Великая Матерь, он же размером с трех лошадей. Обед подкатил к горлу, когда существо подняло передние сегменты, из которых один в нескольких местах разошелся, раскладываясь частями, ощетинившимися шипами.

— Гонг! Проклятие, гонг! — Один из солдат бросил натягивать арбалет, схватил деревянную палку и принялся бить в бронзовую плиту. — Трево-о-ога! Трево-о-ога!

Соседняя башня тоже зазвенела металлом, потом следующая и следующая. Через минуту как минимум дюжина стражников лупили в гонги, а сзади, из-за валов им ответили горны и барабаны. Пятьдесят Второй вставал на бой.

Анде Салурин смотрел, как гигантское создание ползет к стенам, а передняя часть его тела вздымается на добрых десять футов над землей, смотрел, как оно поворачивает, извивается по-змеиному, как вдруг застывает в неподвижности и словно принюхивается: «лепестки» спереди у него развернулись и свернулись несколько раз, пробуя воздух. Вторая Крыса чувствовал комок желчи, который подкатил ему под горло, а лоб покрылся холодным потом. Насекомое… огромное, мерзкое, липкое насекомое.

Он ненавидел насекомых больше всего на свете.

В этот самый момент чудовище получило в середину хребта — точно в соединение сегментов — копьем, вылетевшим из тумана. Паук пискнул, закрутился и бросился назад, вглубь Урочища. И только тогда на самом краю испарений появилось еще одно чудовище.

Высотой в восемь или девять футов, четверорукая двуногая бестия заступила дорогу первому уроду, с размаху рубя гигантскими саблями блестящую спину. Паукообразное существо скрутилось, обернулось вокруг противника, подбивая ему ноги и валя на землю. Рык, крик и писк ввинчивались в уши, словно звук ножа, царапающего стекло, куски панциря, летящие от сегментированного тела, смешивающаяся желтая и красная кровь — все это доходило до Салурина с опозданием, словно сквозь винное отупение.

Он содрогнулся, когда один из солдат тронул его за плечо.

— Огонь! — Вторая Крыса имперской внутренней разведки пришел в себя от шока и разорался во всю глотку: — Стрелять всем, что у нас есть!

Сражающиеся твари уже успели выкатиться из тумана на предполье, когда в них ударили первые стрелы тяжелых арбалетов. Одновременно вершина вала загудела под тяжелыми сапогами бегущих на помощь солдат. А Анде Салурин стоял на башне, размахивал руками и кричал: