Саббат – минималист: он не ждет от своего поведения каких-то «просветлений», но и не пытается вернуться в «теплый и нервный заговор семьи». Главное его определение – «бывший»: бывший сын, бывший муж, бывший артист кукольного театра. Единственный известный ему способ жить – «оскорблять, оскорблять и оскорблять, пока не останется на свете ничего не оскорбленного». Он знает, что «вполне созрел для суда, но для перевоспитания вряд ли подойдет».[676] Он изображен через свои пороки: сквернословие, промискуитет, наглость – все они составляют своего рода анти-богословское богословие, цель которого – испортить жизнь, перевернуть ее вверх дном, создать «антижизнь» (заглавие одной из его книг), которая станет настоящей оргией интенсивности (не случайно все книги Рота, по выражению одного критика, «шумливы», а секс в них всегда бурный и неудержимый). Еще один герой Рота, Натан Цукерман, «американский эксперт по еврейским демонам», замечает, что не так-то легко «отличить героизм от извращения».[677]

И для Рота, и для его персонажей, таких как Микки Саббат или Натан Цукерман, осмысленность жизни – иллюзия: чтобы достичь этой иллюзии, мы должны размыть границу, например между жизнью и искусством, так, чтобы оскорбить чувства самоназначенных судей того и другого.[678] Как и Беккет, Рот опасается, что искусство – ловушка, слишком легко маскирующая и сглаживающая хаос жизни. В реальности на нашу идентичность притязают различные и враждебные друг другу силы – и разрешить этот конфликт невозможно.

В «Уроке анатомии» Натан Цукерман ныряет с головой в необузданные чувственные удовольствия, чтобы избежать самооправданий: он хочет жить, не защищаясь, не оправдывая, не оценивая себя – «и учиться наслаждаться такой жизнью».[679] Для Цукермана, Саббата и самого Рота жизнь полна смертельных ядов, и в таких его романах, как «Американская пастораль» (1997) и «Умирающее животное» (2001), как и в уже упомянутых, громко звучит то, что можно назвать «крикливым пессимизмом». Единственный путь избежать духовного распыления для Рота – это шум, крик, сквернословие, бунт. В «Жене коммуниста» Рот постоянно повторяет выражение «женское духовное декольте»; в другом его романе «неверность идет рука об руку с брачными клятвами»; в третьем герой «жертвует собой со вкусом». Жизнь «окрашена злобой», «предлагает запретные плоды откровенности и мести».[680] Перенапряженный эротизм – и отличительный знак прозы Рота, и единственный выход для его героев.

Где Беккет предлагает нам молчание – Рот предлагает шум; где Беккет видит последнюю надежду в тихом прибежище товарищества – Рот швыряет нам в лицо беспорядочные сексуальные связи одинокого бунтаря; где Беккет советует ждать – Рот предпочитает хаотически действовать. В мире без бога необходимо извлечь из наших сомнений все возможное; и лучшее, чем мы можем здесь заняться – сквернословить, спать с женами друзей, всячески «оскорблять нравственность». Никто ничего не знает – так что и мы не можем знать, хорошо ли поступаем, да и что такое вообще «хорошо». Только идя наперекор общественной морали, можем мы узнать хоть что-то о себе и обрести по-настоящему интенсивное существование.

Есть у Рота и еще кое-что общее с Беккетом: схожие роль и место в культуре. Большинство людей не могут подняться (или опуститься) до философии Рота – так же, как и до беккетовской. Однако те крайности, до которых доходят оба писателя, заставляют нас остановиться и задуматься. Если мы решимся пойти наперекор обществу – неужели это нам поможет? Юмор, сквозящий в самых мрачных сценах и описаниях Рота, также роднит его с Беккетом – и делает то, что говорит нам автор, чуть более сносным. Благодаря этому мы, несмотря ни на что, к нему прислушиваемся. Как писал Гарольд Блум, и Беккет, и Рот предлагают нам «испытание смехом».

В сентябре 1989 года Борис Ельцин, тогда еще не президент страны, а член российского парламента, совершил свой знаменитый визит в США. Этот визит запомнился публике как минимум по двум причинам. Во-первых, Ельцин гомерически пил: он появился пьяным на множестве встреч, и не в последнюю очередь – в Белом Доме. Во-вторых, он был поражен американским изобилием – в особенности, количеством и разнообразием продуктов питания, а также качеством жилья – которое, по его словам, скрывала от него и его соотечественников советская пропаганда. Отчасти в результате того, что увидел в Америке, Ельцин вернулся домой бунтарем против советской системы и всего чуть более года спустя сменил на посту президента страны Михаила Горбачева.

Однако у визита Ельцина в США была и еще одна сторона, которой, как правило, мало кто интересуется – однако на нее стоит обратить внимание. Дело в том, что организатором поездки Ельцина стал Институт Эсален в Биг-Сюр, штат Калифорния. Эсалену было отдано предпочтение перед пятнадцатью другими организациями, среди которых были Фонд Рокфеллера, Фонд Форда, а также Совет по международным отношениям. Сторону Эсалена на предварительных переговорах представлял Джим Гаррисон, административный директор Программы советско-американского обмена в этом институте (книгу Гаррисона «Тьма Бога: богословие после Хиросимы» мы обсуждали на с. 494–496).

Престиж Эсалена, ярко проявившийся в этом случае, тем более примечателен, что, строго говоря, золотые годы его давно остались позади. Джефри Дж. Крайпал в своей книге «Эсален: Америка и религия без религии» (2007–2008) отмечает, что расцвет Эсалена пришелся на начало 1970-х годов – время, часто называемое также золотым веком контркультуры.

Контркультура в высших своих проявлениях стала, быть может, наиболее последовательной попыткой выстроить жизнь не только вне традиционных западных представлений о боге, но и вне науки, капиталистической экономики и общепринятой морали. Что же касается Эсалена – он, пожалуй, стал квинтэссенцией контркультуры, самым полным и совершенным воплощением ее ценностей и стремлений. Названный по имени индейского племени, он и поныне существует на своем прежнем месте.

* * *

«Сколько людей принадлежало к контркультуре, мы никогда не узнаем, – говорит Теодор Роззак, человек, придумавший само название «контркультура» и написавший ее историю. – Быть может, об «участниках контркультуры» вообще говорить не стоит. Контркультура была не столько общественным движением, сколько направлением мысли, мировоззрением, в той или иной степени привлекавшим внимание и симпатии многих и многих. Важно здесь не количество сторонников, а глубина подхода. Никогда еще общественно-политический протест не касался столь глубоких философских проблем, никогда не задавался вопросами, что такое реальность, душевное здоровье, какова цель существования человека на земле».[681]