Вторым важнейшим элементом контркультуры стали наркотики. Огромная часть послевоенной контркультуры строилась вокруг увлечения галлюциногенами. Впрочем, в истории это не новость: на протяжении веков растения, называемые «энтеогенами» (т. е. генераторами божественного или духовного внутри человека) предлагали людям «альтернативную духовность».[697]

Этот аспект контркультуры рассматривает Мартин Торгофф в своей книге «Не видать дороги к дому: Америка в век наркотиков (1945–2000). Начав с того, что, по статистике, нелегальные вещества пробовал каждый четвертый американец – так что это едва ли можно назвать маргинальной активностью, – Торгофф замечает, что люди «ловят кайф» не только для развлечения: «Наркотики – это бунт, богема, утопия, мистика… [наркотики] говорят о том, что ты не просто не принимаешь, но и не замечаешь для себя границ».[698]

Наркотический кайф – это образ жизни: «Ты словно поселяешься в отдельном городе, огражденном высокой стеной, вместе с себе подобными: вы говорите на одном языке, устанавливаете собственные правила. Наркотики – это то, что отличает тебя и таких, как ты, от всех остальных». В каком-то смысле о наркотиках рассказывает джаз: в нем можно расслышать все оттенки бесконечного одиночества и боли, неотделимых от героина, – и тоску по дозе, и отчаяние безуспешных поисков, и благословенное облегчение после укола. Наркотики обещают – по крайней мере в теории, – некую новую жизнь, полную «света и пламени», вкус чистого наслаждения. Правда, наслаждение это длится недолго – но что с того? «Все философии учат нас, что счастье недолговечно; однако, пока оно с нами – оно свято». Итак, наркотики – это «сакрализация профанного».[699]

Многие в то время искали и находили параллели между своими действиями и «пейотлевыми видениями» древних индейских шаманов. У коренных американцев существует традиция, известная как «путешествие в мир видений», когда от человека требуется выжить в одиночку в глуши под защитой духа-хранителя, часто – с помощью «наркотического комплекса» Нового Света (здесь стоит отметить, что, в отличие от Старого Света, где произрастает лишь с полдюжины растений-галлюциногенов, в Америке их от восьмидесяти до ста, и об их свойствах и действии существует обширная литература). Эту и другие подобные традиции коренных американцев представил широкой публике Карлос Кастанеда, в 1968 году опубликовавший книгу «Учения дона Хуана: путь знания индейцев яки». Изначально это было научное издание, основанное на полевых заметках Кастанеды во время четырехлетней антропологической экспедиции, в ходе которой он жил вместе с племенем яки, наблюдал их верования, участвовал в их религиозных практиках. Однако книга стала мега-бестселлером и повлекла за собой шесть продолжений, самое известное из которых, «Отдельная реальность», вышло в 1971 году: в целом было продано более восьми миллионов экземпляров. Из книг Кастанеды американцы узнали, что культура коренных американцев тесно связана с галлюциногенными наркотиками, призванными открыть путь «не просто в другой мир, отличающийся от нашего, но в совершенно иную сферу реальности».[700]

Именно это заинтересовало Тимоти Лири, который в 1960 году, в Куэрнавака, где снимал квартиру, впервые попробовал Psilocybe Mexicana – знаменитые мексиканские «волшебные грибы». Торгофф рассказывает, что «во время этого опыта сознание Лири полностью раскрылось, и перед ним предстали поразительные видения: “Дворцы Нила, храмы Индии, покои вавилонских цариц, шатры бедуинов”». Он скользил все дальше и дальше в прошлое, пока не ощутил себя «первым живым существом на земле». Лири пришел к выводу, что мексиканские грибы способны «совершить революцию» в психологии, дав людям возможность «мгновенного проникновения в тайны своего Я».

Лири полагал, что психология слишком занята исследованием поведения и пренебрегает феноменом человеческого сознания. Первый свой эксперимент по «использованию псилоцибина в социальной педагогике» он провел в государственной тюрьме Конкорд в Нью-Хэмпшире – и, по его словам, перемены в заключенных были разительными: «Снизилась взаимная напряженность, уменьшились трения и конфликты, на встречах начались разговоры о “боге”, “любви” и “близости”». Лири полагал, что открыл новый метод «импринтинга» новых моделей поведения для взрослых: психоделический импринтинг, провозгласил он, встанет рядом с расшифровкой ДНК в ряду «величайших открытий нашего столетия».

На протяжении более четырех лет Лири и его помощники, по его собственному выражению, «организовали трансцендентальные переживания» более чем для тысячи человек, среди которых были Олдос Хаксли, Аллен Гинзберг и Алан Уотс. Исследования показали, что «в тех случаях, когда в окружающей обстановке отсутствовали прямые указания на духовные темы, от 40 до 75 процентов реципиентов… сообщили о глубоких переживаниях религиозного характера. Когда же в окружающей обстановке явно присутствовала духовная тематика, о переживаниях мистического или просветляющего характера сообщали до 90 процентов реципиентов».[701]

Когда распространилась новость, что в почтенном университете, где учился президент Кеннеди, исследователи принимают психотропные вещества и пытаются выстроить на их основе какой-то социально-инженерный проект – разумеется, поднялся страшный шум. Сам Лири, однако, больше интересовался не социальными, а духовными, религиозными и мистическими вопросами – как и кандидат наук из Гарварда Уолтер Панке, стремившийся эмпирически определить, равнозначен ли так называемый трансцендентальный компонент психоделического опыта тому, что сообщали о своих переживаниях мистики и святые. При помощи одного университетского профессора он набрал в семинарии добровольцев – студентов-богословов – и разделил их на две группы. Эксперимент был проведен в Страстную пятницу 1962 года, после церковной службы. Одним студентам дали псилоцибин, другим – плацебо: никотиновую кислоту, вызывающую ощущения жара и холода, но не вызывающую галлюцинаций.

Полчаса спустя «не оставалось сомнений в том, кто получил психоделик, а кто нет. Десять студентов, принявшие никотиновую кислоту, сидели лицом к алтарю; другие лежали на полу и на скамьях, бесцельно бродили по церкви, словно зачарованные чем-то невидимым, бормотали молитвы; один из них сел за церковный орган и извлекал из инструмента «странные, но впечатляющие аккорды». Другой… взобрался на скамью и стоял напротив распятия, раскинув руки, словно пытался физически уподобиться Христу в его страданиях на кресте».[702] Для Лири и его помощников этот эксперимент стал доказательством того, что «духовный экстаз, религиозные откровения и единство с богом отныне достижимы для каждого».