— Она когда-нибудь болела прежде, мистер Фишер?

— Ни разу. И всегда была бойкой такой. Просто ума не приложу, что это с ней.

Мысленно я повторил его последнюю фразу.

— И ведь главное, — сказал я вслух, — она совсем не похожа на больную. Не дрожит, не ведет себя беспокойно, а полеживает, словно ей ни до чего и дела нет.

— Ваша правда, мистер Хэрриот. Благодушествует, одно слово. Только ведь она не ест и не встает. Чудно, а?

Еще как чудно! Я присел на корточки, разглядывая свинью. Вот она вытянула морду и мягко потыкалась пятачком в соломенную подстилку. Больные свиньи так никогда не делают. Это движение свидетельствует о полном довольстве жизнью. А басистое похрюкивание? Оно говорит о тихом блаженстве… и что-то в нем такое знакомое… Но мне никак не удавалось уловить, что именно. Что-то знакомое чудилось мне и в том, как свинья раскинулась на боку еще свободнее, как будто выставляя вперед брюхо.

Сколько раз я уже слышал и видел все это — блаженное похрюкивание, медлительные движения… И тут я вспомнил. Ну конечно же! Она вела себя так, словно вокруг копошились новорожденные поросята, только никаких поросят не было.

Меня захлестнула волна возмущения. Нет! Не в третий раз! В хлеву было темновато, и мне трудно было разглядеть молочные железы.

— Приоткройте, пожалуйста, дверь, — попросил я фермера.

В закут хлынул солнечный свет, и все сразу стало ясно. Собственно говоря, я мог бы и не нагибаться к набухшим соскам, и не брызгать в стену струйкой молока.

Уныло выпрямившись, я уже собирался произвести навязший в зубах диагноз, но меня опередил Дэвид.

— Ложная беременность? — сказал он.

Я грустно кивнул.

— Чего-чего? — спросил мистер Фишер.

— Ваша свинья вообразила, будто она беременна, — сказал я, — и принесла поросят. А теперь она их кормит. Замечаете?

Фермер присвистнул.

— А ведь верно! Действительно кормит… да еще радуется! — Он снял кепку, почесал макушку и снова надел кепку. — Всегда что-нибудь новенькое, а?

Для Дэвида тут, конечно, ничего нового не было. Уже давно пройденный этап! И я не стал докучать ему повторением надоевших объяснений.

— Ничего страшного тут нет, мистер Фишер, — сказал я поспешно. — Загляните к нам за порошками, чтобы подмешивать ей в корм. Она скоро станет такой, как прежде.

Когда я выходил из хлева, свинья испустила вздох глубочайшего удовлетворения и чуть-чуть переменила позу, соблюдая величайшую осторожность, чтобы не придавить кого-нибудь из своего призрачного семейства. Я оглянулся, и мне почудился длинный ряд деловито сосущих розовых поросят. Тряхнув головой, чтобы избавиться от этого наваждения, я пошел к машине.

Не успел я открыть дверцу, как ко мне подбежала жена фермера.

— Звонят от вас, мистер Хэрриот. Вас просят приехать к мистеру Роджерсу. У него корова телится.

Обычно такое известие во время объезда вызывает досаду, но на сей раз я только обрадовался. Ведь я обещал своему юному спутнику показать, как приходится работать деревенскому ветеринару, и уже чувствовал себя очень неловко.

— Что же, Дэвид, — сказал я со смешком, когда мы тронулись, — ты, наверное, уже решил, что все мои пациенты — невротики. Зато теперь тебе предстоит увидеть кое-что настоящее. Телящаяся корова — это, брат, не игрушки. Тут нам, пожалуй, приходится тяжелее всего. Пока справишься с тужащейся коровой, с тебя семь потов сойдет. Не забывай, ветеринар имеет дело только с трудными случаями, когда положение плода неправильное.

Дорога на ферму придавала моим словам особую весомость: мы тряслись по убегающему вверх узкому проселку, который отнюдь не был рассчитан на автомобили, и у меня екало сердце всякий раз, когда глушитель ударялся о торчащий камень.

Сама ферма приютилась у вершины, и позади нее к небу уходили скудные поля, отвоеванные у вереска. Разбитая черепица на крыше и крошащиеся каменные стены свидетельствовали о древности приземистого дома. На каменной арке над дверью еле проступали почти стертые цифры.

— Эта дата что-нибудь тебе говорит, Дэвид?

— Тысяча шестьсот шестьдесят шестой год. Великий лондонский пожар, — ответил он без запинки.

— Молодец! А странно, как подумаешь, что этот дом был построен именно в том году, когда старый Лондон выгорел дотла.

Мистер Роджерс встретил нас, держа полотенце и ведро с водой, от которой поднимался пар.

— Она на лугу, мистер Хэрриот. Корова спокойная, и поймать ее будет легко.

— Ну хорошо.

Следом за ним я направился к калитке. Когда фермер не загонял корову во двор, обычно это вызывало досаду, но раз уж Дэвид решил стать ветеринаром, пусть на опыте убедится, что значительную часть времени мы работаем под открытым небом, нередко в дождь и снег.

Даже сейчас, в солнечное июльское утро, сняв рубашку, я поежился под прохладным ветром, обдавшим мне грудь и спину. На холмах никогда не бывает жарко, но чувствовал я себя тут как дома. Фермер держит корову за ременный ошейник, и она покорно ждет; ведро с горячей водой стоит среди жесткой травы, и только два-три дерева, согнутые и искореженные ветрами, нарушают однообразие зеленого простора… наконец-то этот мальчик увидит меня в моей стихии!

Я намылил руку по плечо.

— Дэвид, подержи ей, пожалуйста, хвост. Сначала надо выяснить, какая нам предстоит работа.

Вводя руку в корову, я поймал себя на мысли, что предпочел бы отел посложнее. Если мне придется повозиться как следует, мальчик, во всяком случае, воочию увидит, какая жизнь его ожидает.

— В таких ситуациях приходится возиться по часу и дольше, — сказал я. — Но зато с твоей помощью на свет появляется новое живое существо. Когда в конце концов видишь, как теленок старается подняться на ножки, тебя охватывает ни с чем не сравнимое чувство.

Я продвигал руку все глубже, перебирая в уме всякие возможности. Заворот головы? Спинное предлежание? Брюшное предлежание? Тут мои пальцы вошли сквозь открытую шейку в матку, и с возрастающим недоумением я ничего там не обнаружил.

Вытащив руку, я на мгновение прислонился к волосатому крупу. Не день, а какой-то бредовый сон. Я поглядел на фермера.

— Теленка там нет, мистер Роджерс.

— А?

— Все пусто. Она уже отелилась.

Фермер обвел взглядом пустынный луг.

— Ну а где же тогда теленок? Вчера ночью она начала тужиться, и я думал, она тут и отелится. Только утром она одна стояла.

Тут его окликнули:

— Э-эй, Уилли! Послушай, Уилли!

Через каменную стенку шагах в пятнадцати на нас смотрел Боб Селлерс, хозяин соседней фермы.

— Тебе чего, Боб?

— Так я хотел тебе сказать: утром твоя корова прятала теленка, я сам видел.

— Прятала?.. Да будет тебе!

— Я же не шучу, Уилли. Святая правда. Она прятала его вон там,