Установить с абсолютной точностью и неопровержимой доказательностью, кто готовил списки мирного населения, эвакуировавшегося на пароходе «Кавказ»36, мы не можем. Однако, если судить по материалам RA, то занимался этим именно Рутенберг, который и много лет спустя продолжал хранить написанные его рукой многочисленные черновые варианты. То, что он, как думается, больше из тактических соображений называет «списком Бунакова-Фундаминского», было на самом деле «списком Рутенберга-Фондаминского». Просмотренные дела, связанные с отплывающим в эмиграцию «Кавказом», составлены его рукой – с вносимыми по ходу дела (зачеркивания, вставки и пр.) коррекциями, изменениями и дополнениями. Наряду с подготовительно-черновыми редакциями имеются и официально утвержденные списки, но также существующие в разных, варьирующихся и не совпадающих между собой вариантах, отражающих эвакуационную суматоху и неразбериху, – так что трудно сказать, какой из них окончательный. Впрочем, известным образом разнясь между собой, все они имеют некий постоянный, кочующий из одного в другой, «кадровый состав». Из известных политических и культурных деятелей в «рутенберговско-фондаминских списках» значились фамилии писателей А.Н. Толстого с семьей37, М.А. Алданова (под настоящей фамилией Ландау; с ним Рутенберг познакомился, очевидно, на пасхальном седере 1918 г. в доме Моносзонов – см. в предыдущей главе воспоминания Р.Н. Эттингер) и, главным образом, политических (эсеровских) деятелей и общественных фигур: самих Фондаминских (жена Ильи Исидоровича Амалия Осиповна, а также Людмила Сергеевна Гавронская – жена ее старшего брата Бориса Осиповича, см. прим. 36 к И: 4), Цетлиных, Рудневых, Найдич (см. прим. 12 к предисловию), Коварских (Илья Николаевич38, его жена Лидия Антоновна39 и две их дочки – Вера40 и Женя), Эльяшевых41, Прегель42, бывшего городского головы Петрограда Г.И. Шрейдера43, Н.В. Макеева44, К.Я. Ильяшенко (см. выше), K.P. Кровопускова, Г.В. Есманского, С.О. Загорского и его жены Лидии Львовны (о Кровопускове, Есманском, Загорском см. далее), И.И. Пресс (см. о нем в II: 5) и др.

По мнению историка Н. Брыгина, занимавшегося исследованием-расследованием внезапно объявленной и молниеносно проведенной эвакуации оккупировавших Одессу союзных войск, она была инспирирована дезинформационной деятельностью большевистского подполья, сумевшего, путем умело организованного подлога, убедить французов в падении кабинета Клемансо и необходимости срочного возвращения на родину (Брыгин 2002: 410 -88). Совершенно очевидно, что вопрос об эвакуации, которой недоставало четких логических мотивов, не мог в острой форме не стоять для членов Совета (Комитета) обороны, которые вплотную соприкасались с деятельностью союзников и, судя по всему, не особенно заблуждались относительно их рвения проливать кровь на чужой земле и за чужие интересы.

Как и на других, это решение произвело на Рутенберга двусмысленное впечатление: с одной стороны, он не выражал открытого протеста, с другой, был с ним категорически не согласен – ничто не предвещало столь резкой капитуляции и сдачи позиций. Рушилась в одночасье только-только начавшая налаживаться работа по обеспечению Одессы продовольствием и товарами.

В этой ситуации нелепо было бы делать вид, будто бы между Советом (Комитетом) обороны и союзным командованием существовали сплошь пасторальные отношения. Собственно, в приводившихся выше фрагментах из доклада Клемансо своего мнения о непростительных ошибках французских военачальников Рутенберг не скрывал и многие вещи называл своими именами. Этому же он оставался верен и в других случаях, в частности, когда пришлось выступить в роли референта и готовить доклад для генерала A.B. Шварца о деятельности одесского Совета (Комитета) обороны. Мы не знаем, для каких целей Шварцу понадобилась эта докладная записка, которую Рутенберг представил ему 29 апреля 1919 г. Не претендуя, как сказано в ней, «на полноту и всеобъемлемость» освещаемого предмета, он по существу составил краткий исторический очерк, относящийся ко времени его пребывания в Одессе (полный текст см. в Приложении VII. 1). В каких-то местах его изложение достигает вполне лирических высот:

Рутенберговский доклад носил не констатирующий, а аналитический характер, а сам автор стремился дать оценку событиям, произошедшим за этот короткий по времени, но насыщенный многими надеждами и разочарованиями срок. Если попытаться из данного текста извлечь в особенности важные и поучительные положения, которые выдвигал и развивал Рутенберг, то нельзя не заметить, как наряду с описанием объективных трудностей, выпавших на долю «советооборонцев» (тяжелейшее положение экономики и хозяйства; отсутствие продовольствия; крайне невыгодные условия, сложившиеся к тому времени на фронте, и пр.), он то и дело поднимает проблемы, связанные с дефицитом или бездействием власти или пропастью, образовавшейся между демократическими общественными кругами и армией.

Этот материал к будущему отчету (назовем его так) какой-то своей стороной, исподволь претендовал на интерпретацию и объяснение основных причин неудач военной кампании на юге России, за которыми последовала горчайшая расплата. В нем с обычной силой проявились склонность Рутенберга к прямым, незавуалированным суждениям. Он прямо и без смущения указывал на недоверие, с каким местное население относилось к Добровольческой армии, оставшейся фактически глухой к произошедшим в стране, в глубоких общественных недрах, революционным сдвигам, – мысль, которая потом повторится в его докладе Клемансо.