Почему староверов? - спросил я у Балдохи, героя всех этих похождений.

 - Столоверов-то? Потому "подводчик"-портерщик - столовер был. Он своих всех и знал.

 В шайке этих "баши-бузуков" Балдоха был специалистом-душителем.

 По большей части он нанимался сдельно: задушить, - платье справить и десять рублей.

 - Почему же это так? Ремесло это твое, что ли?

 - Известно, рукомесло.

 - Что же ты учился ему, что ли?

 - Известно, учился. Без науки ничего нельзя.

 - Где же ты учился?

 - А по портерным. Сидит какой выпивший около стенки. Сейчас его за машинку и об стену головой.

 - Насмерть?

 - Зачем насмерть! Я не вовсю. А так только, чтобы пассажира взять, чтобы и не пикнул. Не успел, то есть.

 - А другие-то, что же, без тебя этого сделать не умели, что ли?

 - Умели. Да с другими страшно. А со мной ничего. Говорю: пикнуть не успеет. Вы, может, слышали, в Орле такое дело было, бриллиантщика обобрали и мастера задушили. Мое было дело. Меня в Орел нарочно возили. На всякий случай был взят. Думали днем сделать дело с "преступлением", а вышло вечером. Забрались это в магазин они, а я за дверью стою, за задней, караулю. Только идет вдруг мастер. Он при магазине жил. И ведь как! Перегородка, а за перегородкой другая квартира, а там белошвейки сидят, песни играют. Все от слова до слова слышно. Дохнет, - услышат. Тут нужна рука! Отпер это он дверь, отворил только, я его за машинку взял и наземь положил. Хоть бы дохнул! Я его на пол сложил, а за перегородкой песни играют. Так ничего и не слыхали!

 Говоря о своем "умении", Балдоха удивительно воодушевляется, и однажды, показывая мне, как это надо проделывать, как-то моментально подставил мне сзади ногу, одной рукой обхватил за талию, а другую поднес к горлу.

 Я не успел, действительно, мигнуть, как очутился, совершенно беспомощный, у него в руках.

 Балдоха побледнел, как полотно, весь затрясся, поставил меня на ноги и отскочил.

 - Ваше высокоблагородие!.. Простите!.. Ей Богу, я вас не хотел... Так, в разговоре...

 Он хотел броситься в ноги. Мне долго пришлось его успокаивать.

 Он положительно "любил свое дело". Да, впрочем, это ведь единственное дело, которое он и знает. Единственный его ресурс. Когда его уже очень изведет каторга, - у него есть только одно средство обороняться:

 - Возьму за машинку, однова не дохнешь.

 Кроме этого "своего дела", Балдоха знает еще грамоту. Он выучился в исправительном приюте.

 - Она-то меня и сгубила!

 "Баши-бузуки" были открыты, благодаря Балдохе.

 С товарищем он явился к одному одинокому старообрядцу-леснику будто бы покупать дрова.

 Среди разговора Балдоха задушил старика, обыскали труп, переломали все в квартире, - ничего не нашли.

 На следующий день, читая в портерной газету, он прочел и про это убийство:

 - "Деньги, что-то около тридцати тысяч, были спрятаны за голенищами у покойного и остались нетронуты".

 Балдоха расхохотался.

 - Чего хохочешь? - спросил портерщик.

 - Да как же! Столовера какие-то вчерась в Сокольниках убили, везде денег шарили, а деньги-то за голенищем у его были!

 "Убийство в Сокольниках" наделало страшного шума в Москве. Полиция была поставлена на ноги. От портерщика узнали про подозрительный смех Балдохи; забрали его, уличили.

 - Но неужели ты так спокойно ходил на такие дела?

 - А то еще как же? Так-то, известно, оно нескладно. Так я всегда перед "делом" стакан водки пил. Для полировки крови.

 Как сносит он каторгу?

 Как-то я спросил его что-то про тюрьму.

 - Тюрьма? Ничаво тюрьма! Чисто ночлежный на Хитровке. 

Отцеубийца

 Маленькая, чрезвычайно опрятная каморка. У окна, в очках, старик портняжит и мурлыкает про себя что-то "духовное".

 При нашем появлении, - мы с доктором Лобасом обходили в посту Дуэ и дома "вольных", не живущих в тюрьме, каторжан, - он встал, поклонился чрезвычайно учтиво, не по-каторжному, и сказал:

 - Милости прошу, Николай Степанович! Милости прошу, сударь!

 Доктора Лобаса, которого вся каторга прямо-таки обожала за его доброе человечное отношение, он знал.

 Мы сели и предложили и ему сесть.

 - Нет, покорнейше благодарствую. Не извольте беспокоиться.

 - Да садись, старик.

 - Нет уж, не извольте беспокоиться. Благодарствую.

 Старик он был необыкновенно благообразный, славный и симпатичный. Говорил тихо, необычайно как-то кротко, улыбался улыбкой немножко грустной, немножко виноватой.

 - Поселенец, что ли?

 - Никак нет-с. В поселенцы я выйти не могу. Я бессрочный. Меня по-настоящему и из испытуемой не должны выпускать.

 Такое наказание полагается только за одно преступление.

 - Да за что же ты?

 - За родителя. Отцеубийство совершил.

 - А давно на каторге?

 - Пятнадцатый год.

 - Да сколько же тебе лет?

 - Шестьдесят один.

 - Так что, когда ты это сделал, тебе было...

 - Да уж под пятьдесят было.

 - Отцу сколько было?

 - Родителю за семьдесят.

 Почти пятидесятилетний старик, убивающий семидесятилетнего отца. Что за необыкновенная стариковская трагедия?

 - Как же так? За что же?

 Старик потупился, помолчал, вздохнул и тихо сказал:

 - И говорить-то срам. Да перед вами, Николай Степанович, молчать не стану. Издалека это пошло, - еще с молодых годов. Вон откуда. Озорник был родитель мой. Грех мой великий, а не каюсь. Как хотите, так меня и судите!

 И он говорил это так степенно, кротко: что убил отца и не кается.

 - Издавна, судари мои, началось, еще как меня поженили. Крестьянствовали мы, жили без бедности, работников даже имели. Женился я по сердцу. И Марья за меня по сердцу пошла. Марьей покойницу звали, царство ей небесное, вечный покой. Дом, говорю, богатый, зажили - лучше не надо. Марью в доме все взлюбили. Оно бы мне тогда вниманье обратить надоть. Родитель больно к Марье добр был. В город поедет, - всем гостинец, а Марье особливо. Нехорошо это у нас по крестьянству, когда свекор к молодой снохе добер больно. Не полагается. Да нешто я что знал! Смотрел себе да радовался, что Марья так к дому пришлась, что любят. Только и мне в глаза кидаться начало. Уж больно родитель добер. Уж так добер, так добер! А старик он был строгий, ндравственный. Всех во как держал, пикнуть при нем не смели... Лежу я раз в риге, устал, отдохнуть днем лег, - только и слышу Марьин голос: "Нешто, батюшка, это возможно?" Мне через скважину-то, щель в стене была, видать.