- Раздевайся, разувайся начисто.

 Они в уголке торопливо разделись.

 - Иди к столу!

 Длинный как жердь, сухой как скелет, Чернышов Анисим зашагал к столу с самым несчастным видом. Лицо сморщилось, - вот-вот навзрыд заплачет. Милованов Карп стоял перед столом вконец растерянный. Нижняя челюсть у него отвисла, в глазах был страх и ужас. Ноги дрожали и ходуном ходили. Дрожащими руками он почесывался.

 - Куды ложиться-то? - спросил Милованов.

 - Зачем ложиться?

 - А драть?

 - За что ж тебя драть?

 - А так, мол... Драть... По положению...

 Все расхохотались. Милованов смотрел с недоумением.

 - Нет, брат, тебя драть не будут. Пока еще не за что. Вот сделаешь что, тогда выпорют!

 - Покорнейше вас благодарю!

 Все опять расхохотались. Оживший Милованов и сам засмеялся.

 - Слышь, дядя Анисим, драть-то не будут? Слышишь?

 - Слышу! - отвечал Анисим таким равнодушным тоном, словно его нисколько это не интересовало.

 Радость сделала Милованова болтливым. Он пришел в приятное нервное возбуждение, смеялся и готов был болтать теперь без умолку.

 - За что суждены-то?

 - По подозрению в убийстве! - отчеканил Милованов - обычный каторжный ответ. - Хозяина, стало быть, убили!

 - С грабежом?

 - Не! Зачем с грабежом! Бог миловал! Ничего не грабили. Так убили.

 - За что же убили?

 - За что убивают? Известно, за деньги! Такое уже положение чтоб за деньги!

 - Хозяйка нас запутала! - мрачно пояснил Анисим.

 - Так точно. Денег дала! - подтвердил и Карп.

 - Наняли вас, значит?

 Карп посмотрел удивленно.

 - Чего ж нас нанимать было? Мы и так в работниках жили!

 - А как же, говоришь, деньги?

 - Благодарить - благодарила. Это уж как водится. А нанимать... нешто на такие дела нанимают?

 Милованов даже расхохотался.

 - Ты и убивал?

 - Я самый!

 - Ну, а ты, Чернышов?

 - Не в сознании он! - вставил Милованов.

 - Знать я ничего про эти дела не знаю. И слухом не слыхал! Так, Карпушка все плетет!

 Милованов завертелся.

 - Ишь ты, сделай милость. Как что, - так ты. А в ответ, сейчас Карпушку!

 Милованов подмигнул нам на Чернышова.

 - Хитрый мужик! Куда хитер! Две души при себе имеет. Одну про себя бережет. А другу-то про людей, на, поди: чистехонька! "Не я да не я!" Нет, брат, тут языком-то мести нечего. Уж раз как в каторгу попали, - тут дело ясное! Стало быть, убили!

 - Да как же дело-то вышло?

 - Да как вышло! Очинно даже просто. Говорю - через бабу!

 - В работниках жили! - вставил свое слово Анисим, словно все объяснил.

 - За жалованье?

 Милованов так и фыркнул:

 - Какое жалованье? Кто нам с дядей Анисимом жалованье положит?

 И, действительно, парочка была убогая на редкость. Оба тщедушные, жалкие, слабосильные до последней степени, такие, про которых говорится: "Плевком перешибешь". Головы у обоих на редкость маленькие, словно пучки какие-то торчат. Лица глупые, возбуждающие жалость. И как их Бог, таких, "не в пору вместе свел".

 - Так, за ради Христа, жили. Я-то шесть годов у хозяина выжил, а дядя Анисим через два года пришел. Верно говорю, дядя Анисим?

 - Четыре года об вешнем Николе было. Это верно! - подтвердил Чернышов.

 - Мельник хозяин-то был. Мельница была своя. Пришел я это к мельнице, да и сел. И сижу.

 - Да ты куда ж шел?

 - А так, никуды не шел. Куды мне итти? Шел, и шел, и сел.

 - Да ты чем же занимался?

 - Да ничем не занимался. Так. Иду, иду, - где в работники возьмут, за хлеб за соль, - живу. Прогонят, - дальше пойду. Человек слабосильный! Сижу это. Мельник и увидал. "Чего, - говорит, - сидишь?" - "Так, мол, не будет ли милость, не возьмете ли в работники за Христа ради? Настоящим-то, то есть, работником куды мне! А так, по дому, что поковырять могу". - "Живи!" - говорит. Смилостивился. Я и зачал жить. А потом и дядю Анисима встрел и привел.

 - Знакомы вы, что ли, были?

 - Нет, зачем знакомы! Так. Шел по дороге, смотрю, идет слабосильный человек, дохлый. "Куды, мол, дядя?" - "Никуды, мол. Без пристанища". - "Идем к нашему хозяину. Мужик добрый. Может, жить оставит!" Чисто дворняжка, - расхохотался сам над собой Милованов, - возьми одну дворняжку, она те сейчас и другую приведет! Хозяин и дядю Анисима взял: "пущай живет, по мельнице там что ковыряется". Так мы оба и живем и ковыряемся! Когда одежину подарят, когда что.

 - Дурно обращался, может, с вами хозяин. Злы на него были?

 - Зачем? - даже испугался Милованов. - Для нас он был, как ангел, дураком никогда не назовет! Добреющий был хозяин!

 - Мужик был хороший! - мрачно подтвердил и Чернышов.

 - Не надо лучше был человек. Это верно!

 - А убили! Как же так?

 - Опять-таки, говорю, через хозяйку. Хозяйка така попалась. Жена хозяинова. И такая-то баба! Такая-то баба! Все в шерстяных платьях ходила. Платок - не платок, рафинад-баба, просто мое почтенье. Верно, дядя Анисим?

 - Баба как баба, - философски заметил Чернышов.

 - Другой такой бабы, свет обойди, не найтить! Така баба! Вот она в каторгу придет, сами увидите. Сейчас это все узлом завяжет и развяжет. Чисто лиса. По снегу бежит и хвостом за собой след заметает. Сейчас на глазах тебе накрутит, навертит, и сейчас чисто! Прямо сказать надо баба - староста. Король-баба. С барином, с помещиком путалась. И того закрутила. По скусу она ему пришлась, все ее в куфарки завал. Ну, ей и лестно. Как, бывало, муж отойдет, сейчас к барину. Становой еще к нему приедет, потому барин. Сладкие водки пьют, орехами щелкают. Страсть! Сколько раз нас с дядей Анисимом к барину посылала: "Дома, мол, ай нет? Муж в город едет". Верно показываю, дядя Анисим?

 - Сколько разов до барина ходил. Это верно! - поддерживал дядя Анисим.

 - То-то и оно-то!

 - А муж не знал?

 - Где ему! Говорю, король-баба была. Знал бы он, так не оставил. Он бы ей показал барство! - засмеялся Милованов. - Мужик был твердый. Верно говорю, дядя Анисим? Что ж ты молчишь?

 - Он бы ее поучил!

 - Он бы ее так поучил! Этого-то она и боялась. Ей и боязно. Опять же и в куфарки