Тот приказал его в конюшню свесть

И там, на привязи, давать и пить и есть…

Во второй басне рассказывается о булатном клинке. Он заброшен под лавку крестьянской избы, где с ним заговаривает сосед-ёж:

«В руках бы воина врагам я был ужасен, —

Булат ответствует, — а здесь мой дар напрасен;

Так, низким лишь трудом я занят здесь в дому;

Но разве я свободен?

Нет, стыдно-то не мне, а стыдно лишь тому,

Кто не умел понять, к чему я годен».

В период опалы прославленного генерала его посетил Пушкин, о чём и поведал потомкам в очерке «Путешествие в Арзрум»: «Из Москвы поехал я на Калугу, Белев, Орёл и сделал таким образом 200 вёрст лишних, зато увидел Ермолова. Он живёт в Орле, близ коего находится его деревня. С первого взгляда я не нашёл в нём ни малейшего сходства с его портретами, писанными обыкновенно профилем. Лицо круглое, огненные серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на Геркулесовом торсе. Когда же он задумывается и хмурится, то он становится прекрасен и разительно напоминает поэтический портрет, писанный Довом».

Что заставляло Алексея Петровича в разговоре с поэтом хмуриться? Действия русской армии против турок и упоминание Паскевича, сменившего Ермолова на посту главнокомандующего Кавказским корпусом. «Он сравнивал его с Навином, перед которым стены падали от трубного звука, и называл графа Эриванского графом Иерихонским. „Пускай нападёт он, — говорил Ермолов, — на пашу не умного, но только упрямого, например на пашу, начальствовавшего в Шумле, — и Паскевич пропал“. Я передал Ермолову слова графа Ф. И. Толстого (Американца) о том, что Паскевич так хорошо действовал в персидскую кампанию, что умному человеку осталось бы только действовать похуже, чтобы отличиться от него. Алексей Петрович засмеялся, но не согласился: „Можно было бы сберечь людей и издержки“.

Он недоволен „Историей“ Карамзина; он желал бы, чтобы пламенное перо изобразило переход русского народа из ничтожества к славе и могуществу. О записках князя Курбского говорил он с увлечением. Немцам досталось. „Лет через 50, — сказал Ермолов, — подумают, что в нынешнем походе была прусская или австрийская армия, предводительствованная такими-то немецкими генералами“. Разговор несколько раз касался литературы. О стихах Грибоедова говорит он, что от их чтения скулы болят. О правительстве и политике не было ни слова».

Последнее сомнительно: если о политике и власть предержащих не говорили, то зачем писать об этом?

Расстались довольные друг другом. Александр Сергеевич писал графу Толстому: «Он был до крайности мил».

Ермолов со своей стороны уведомлял Д. В. Давыдова, своего двоюродного брата: «Был у меня Пушкин. Я первый раз видел его и, как можешь себе вообразить, смотрел на него с живейшим любопытством. В первый раз не знакомятся коротко, но какая власть высокого таланта! Я не нашёл в себе чувства, кроме невольного уважения. Вот это поэзия! Это не стихи нашего знакомого Грибоедова, от жевания которых скулы болят».

Ещё раз Пушкин виделся с Алексеем Петровичем в декабре 1831 года, когда он приезжал в Петербург, а в апреле 1833-го пытался получить его «Записки». «Собирая памятники отечественной истории, — писал Александр Сергеевич прославленному военачальнику, — напрасно ожидал я, чтобы вышло наконец описание Ваших закавказских подвигов. До сих пор поход Наполеона затемняет и заглушает всё, и только некоторые военные люди знают, что в то же самое время происходило на Востоке».

«Записки» Ермолова были опубликованы вскоре после его кончины. Они вышли в пяти (!) изданиях и в двух редакциях. То есть имели большой читательский успех.

Уволенный в отставку Ермолов прожил в вынужденном бездействии ещё 35 лет. Единственный раз ему предложили вновь поступить на службу — возглавить военный аудиториат, то есть военно-судебную часть армии. Алексей Петрович резко отклонил эту «честь»:

— Единым своим утешением считаю любовь войск и наказителем их быть не могу.

…Лейб-медик Вилье называл Алексея Петровича человеком больших возможностей (Homme aux grands moyens). В России Николая I полностью реализовать их оказалось нереально. И, к сожалению, не одному Ермолову.

* * *

16 сентября 1829 года в родовом имении Болтышка в возрасте 58 лет скончался генерал от кавалерии Николай Николаевич Раевский. Две трети своей жизни он прослужил в армии. Наполеон говорил о нём:

— Этот русский генерал сделан из материала, из которого делаются маршалы.

В своей стране Раевский не удостоился этого высокого звания — умер, подозреваемый властями в связи с героями 14 декабря. На кончину прославленного генерала широко откликнулась общественность России. В «Русском инвалиде», «Санкт-Петербургских ведомостях», «Московском телеграфе», «Московских ведомостях» и «Военном журнале» была напечатана «Некрология генерала от кавалерии Николая Николаевича Раевского». Автором «Некрологии» был опальный генерал М. Ф. Орлов, поэтому её опубликовали без подписи.

Откликнулся на это скорбное событие и А. С. Пушкин. В первом номере «Литературной газеты» он поместил заметку о «Некрологии генерала от кавалерии Н. Н. Раевского», в которой писал: «Сие сжатое обозрение, писанное, как нам кажется, человеком, сведущим в военном деле, отличается благородною теплотою слога и чувств. С удивлением заметили мы непонятное упущение со стороны неизвестного некролога: он не упомянул о двух отроках, приведённых отцом на поля сражений в кровавом 1812 году! Отечество того не забыло».

Поэт не только почтил память Раевского откликом в своей газете, но и подтолкнул правительство к тому, чтобы обеспечить семью усопшего материально. 18 января 1830 года он направил следующее письмо шефу жандармов А. Х. Бенкендорфу: «Весьма не вовремя хочу прибегнуть к благосклонности Вашего превосходительства, но священный долг меня к тому обязывает. Я связан узами дружбы и признательности с семейством, которое ныне находится в большом несчастье. Вдова генерала Раевского пишет ко мне и просит предпринять шаги в её пользу перед теми, кто мог бы довести её голос до престола Его Величества. Уже то, что она с этим обратилась ко мне, свидетельствует, до какой степени у неё мало друзей, надежд и способов. Половина семьи в ссылке, другая — накануне полного разорения. Доходов едва хватает на уплату процентов громадного долга. Г-жа Раевская ходатайствует, чтобы полное жалованье её мужа было обращено ей в пенсию с переходом, в случае её смерти, к её дочерям. Этого будет достаточно, чтобы предохранить её от нищеты. Обращаясь к вам, генерал, надеюсь заинтересовать скорее воина, чем министра, и скорее человека с добрым сердцем, чем государственного мужа, судьбою вдовы героя 1812 года, великого человека, жизнь которого была столь блистательна, а смерть так печальна».

«Вождь несчастливый»

Царь Николай I много сделал