От гула голосов закладывало уши. Фотографы торопились найти выигрышные ракурсы. Эдвин Нобл, бесцеремонно расталкивая их, направился к раненому боссу.

— Только ничего не говори, слышишь меня, Питер?

Ковач брезгливо посмотрел на адвоката.

— Думаю, слишком поздно давать такие советы.

Наконец, чтобы призвать зал к порядку, на подиум поднялся Тед Сэйбин. Мэр заливалась слезами. Дик Грир рявкал на подчиненных. Полицейские конфисковали пистолет и очистили проход для медиков.

Куинн сидел рядом с Бондюраном, по-прежнему сжимая ему запястье — правда, теперь он прощупывал пульс, который бился как сумасшедший. Впрочем, его собственный был таким же. Не дрогни у Бондюрана рука, и он бы на виду у всей страны вышиб себе мозги. Это малоприятное зрелище потом транслировали бы по всем каналам, предварительно снабдив предостережением «следующие кадры могут нанести вред…».

— Питер, вы вправе ничего не говорить, — мягко произнес Джон. — Потому что все, что вы скажете, может быть использовано против вас в зале суда.

— Неужели это непременно нужно делать прямо сейчас? — прошипел Нобл. — На глазах у прессы?

— Он поднялся на подиум с пистолетом в руке тоже на глазах у прессы, — парировал Куинн и потянул матерчатую сумку, в которой Бондюран пронес в зал оружие. Миллиардер попытался не выпустить ее из рук, однако все-таки разжал пальцы, а сам, рыдая, рухнул на пол бесформенной грудой. — Думаю, в том, что касается Питера Бондюрана, с попустительства властей и без того было нарушено не одно правило, — добавил Куинн и передал сумку в руки Винсу Уолшу. — Тяжелая. Как бы в ней не оказалось еще оружие.

— Вы имеете право потребовать, чтобы на допросе присутствовал ваш адвокат, — продолжал Ковач, вытаскивая наручники.

— Господи Иисусе! — раздался в следующий миг хриплый возглас. Куинн поднял глаза. Уолш выронил из рук сумку и схватился за шею. Лицо его сделалось багровым.

Позднее медики сказали, что он умер за миг до того, как рухнул на пол — рядом с черной матерчатой сумкой, в которой лежала отрезанная голова Джиллиан Бондюран.

Кейт поднялась и отошла от Эйнджи, даже не пытаясь вникнуть в то, что сказала девушка. Она надрывно дышала. Резкой болью давал знать о себе локоть — падая на пол, она ударилась им о кофейный столик. И вот теперь Кейт яростно растирала его, судорожно пытаясь собраться с мыслями. Эйнджи сидела на полу, завывая не своим голосом, и раз за разом ударяла себя по голове окровавленными руками. Ее джинсы были заляпаны кровью, сочившейся из надрезов, оставленных армейским ножом.

— О боже! — пробормотала Кейт, потрясенная этим жутковатым зрелищем, пятясь к столу в надежде, что ей удастся воспользоваться телефоном.

Роб стоял примерно в шаге и разглядывал девушку с каким-то странным интересом, словно ученый-биолог, изучающий новый образчик животного мира.

— Поговори со мной, Эйнджи, — тихо произнес он. — Расскажи нам, что ты сейчас чувствуешь?

— Боже праведный, Роб! — оборвала его Кейт, снимая телефонную трубку с рычага. — Оставь ее в покое! Сходи на кухню и намочи несколько полотенец!

Вместо этого Маршалл шагнул к Эйнджи, вытащил из кармана пальто шестидюймовую дубинку, обтянутую черной кожей, и со всей силы ударил девушку по спине. Та вскрикнула и, выгнув спину, как будто тем самым пыталась ослабить боль, завалилась на бок.

Кейт застыла на месте, глядя на босса, растерянно разинув рот.

— Что?.. — начала было она и попыталась сглотнуть застрявший в горле комок. — Что это, черт побери, на тебя нашло?

Роб Маршалл смерил ее взглядом, полным ненависти. Этот взгляд пронзил Кейт, словно острый клинок. Она едва ли не физически чувствовала, как от Маршалла исходят жаркие волны презрения, обонянием ощущала сочившийся из его пор кисловатый зловонный запах злобы. Она даже не сдвинулась. Время как будто замерло. Затем до нее дошло, что телефон молчит, и в ней тотчас ожил инстинкт самосохранения.

— Ты презираешь меня, сраная сучка! — злобно прорычал Роб.

Гнусные слова и кроющаяся за ними ненависть были сродни удару под дых. На мгновение они ошеломили ее, затем потрясли все существо. Неожиданно все встало на свои места. «Кто душил тебя, Эйнджи? Ты знала этого человека?» — «Конечно… и вы тоже…» «Ты последняя дура! И уже почти труп!»

«Роб Маршалл? Нет, не может быть», — мысль едва не рассмешила ее. Почти. Если не считать, что до той минуты, как он появился здесь, телефон работал. И вот теперь Маршалл стоит перед ней с дубинкой в руке.

Кейт положила трубку.

— Ты меня достала! — со злостью бросил Роб. — Ты все время клюешь, клюешь, клюешь меня. Пакостишь, пакостишь, пакостишь. Унижаешь меня. Задираешь нос.

Он стоял на разбросанных по полу профилях жертв. Каждый человек по-своему жертва — не одного, так другого. Эта мысль не менее десятка раз приходила ей в голову сегодня утром, когда она просматривала отчеты, правда, так и не успев изучить их внимательно.

Лайла Уайт — избита наркоторговцем.

Фон Пирс — изнасилована.

Мелани Хесслер — тоже изнасилована.

И все трое в то или иное время прошли через отдел по работе с потерпевшими и свидетелями. Единственной, кто не вписывалась в эту схему, была Джиллиан Бондюран.

— Но ведь ты адвокат потерпевших! О господи! — пробормотала она.

Адвокат, который благодаря своему положению слушал нелегкие признания людей — главным образом женщин, — которые были жертвами. Жертвами домогательств, оскорблений, унижений, избиений, изнасилований…

Сколько раз он заставлял ее присутствовать при прослушивании записей бесед с Мелани Хесслер? Роб слушал их внимательно, то и дело прокручивал запись назад. Снова и снова воспроизводил отдельные куски.

Кейт мысленно перенеслась в машину Ковача на месте убийства Мелани Хесслер, прокручивая в голове запись на диктофоне, оброненном убийцей. Мелани умоляла убийцу пощадить ее, захлебывалась от боли, молила о скорой смерти, которая положит конец ее мучения.

Ей вспомнилось, как Роб пошел посмотреть на обгоревший труп и вернулся весь взвинченный, явно чем-то расстроенный. Увы, то, что она по наивности приняла за потрясение, на самом деле было радостным возбуждением.

Боже мой!

В памяти тотчас всплыли все гадости, которые она когда-то говорила ему, и к горлу комом поднялась тошнота.

Боже мой, мне конец!

— Извини, — пролепетала она, мысленно прикидывая возможные повороты событий. От входной двери ее отделяли всего три-четыре шага.

По лицу Роба судорожными спазмами пробежала гримаса отвращения. Он зажмурил глаза, как будто в них порывом ветра бросило песок.

— Нет. Ты извиняешься не потому, что тебе стыдно и ты раскаиваешься. Нет, тебе страшно, потому что я тебя за это убью.