И не сдвинулся.

Лезвие перевернулось, шею царапав ему. Он уж думал, что все, но унижаться перед мерзким, тьфу, божественно прекрасным чудовищем, не намерен был.

Но холодный металл приподнял деревянный засов, сдвинул. Распахнулись створки — и спиною на улицу наружу выпал детеныш человеческий.

Девушка-кицунэ к нему шагнула — сжался, садясь, но не пустился ни в извинения жалкие, ни в позорное бегство, как еще недавно его приятель — и, склонившись, сказала тихо, голосом чарующе красивым:

— Ты как будто не слишком подлый. Так уж быть, на первый раз отпущу. Но чтоб больше тебя не видела.

И ушла.

Он вскочил. Дыхание сбилось, ноги дрожали предательски. Невольно в ворота открытые посмотрел — и увидел как призрак и кицунэ уходят к зданию. Ступают за угол, в тень, места не освещенного светом полной луны.

Потом только, дрожа, спотыкаясь пошел прочь.

Не сразу опомнился. Вернулся, дрожащий. Робко, руками трясущимися, сдвинул половины ворот. Чтоб не потревожил чудовище и душу погибшей больше никто в эту ночь. Только потом ушел.

Дня через два вышел только к чайной, где собрались его приятели. Они уже и не чаяли увидеть его живым. Хотя предатель, как выяснилось, молебен о покое его души в мире загробном все-таки заказал. На накопления свои. Сплюнул друг обиженный — и смолчал, что хотел ему прежде сказать. Рассказал ту историю, но не слишком ему поверили.

Слухи, впрочем, дети слуг и стражи разнесли. И с тех пор усадьбу ту обходили стороной. Родственники дальние нашлись — продать пробовали, но никто не покупал.

Император молодому сироте хотел в награду за особо красивый стих и участие достойное в турнире поэтическом поместье пустующее столичное пожаловать, но тот вместо благодарности бухнулся на колени и молил пощадить. Рассказал все истории, что ходили о жутком месте. Те, которые успел. Их уже много ползло по Столице мира и спокойствия. Вздохнув, император милостиво разрешил беспрепятственно отказаться. И в награду пожаловал чин и семь рулонов шелка.

Лет через пять воин молодой, да приятеля два молодых и мальчишка совсем перелезли через ограду. То есть, сначала прогуливались мимо стен усадьбы, начинающих разрушаться местами — устрашая прибившегося к ним мальчишку, что хотел работу поскорее найти, чтобы кормить сестру младшую и мать больную. И вдруг услышали из глубины женский смех. Легкий, красивый.

Вспомнил тут воин молодой красивую кицунэ, что там видал. Он, признаться честно если, частенько вспоминал ее. И невесты себе до сих пор не нашел. А тут — услышал смех — и не выдержал. Первым полез за забор. Приятелей, смущенно переглянувшихся и все-таки последовавших за ним, обогнал. Пробежал прямо к зданию. К повороту коридора открытого, уходившего в темноту — туда свет полной луны не проникал. И оттуда смех доносился женский. На несколько голосов. И как будто шуршали одеяния. И на несколько мгновений заструилась мелодия флейты.

Он шагнул в темноту, завороженный. А приятели притихли напугано, сбившись в кучу. Нет, предавший в прошлом, катану достал. Спутник свою за ним. А мальчишка — деревянный нож вынул из-за пояса.

Долго ждали они, напряженные. Он не вышел.

А когда разлился по Хэйану солнечный свет, они, все еще стоявшие на месте и озиравшиеся, вслушивающиеся, но слышавшие лишь темноту, рискнули пойти вперед. К той террасе, за которой он скрылся.

Крови не нашли. Ни его, ни следов борьбы. Разбрелись, обежали все здание. Да мальчишка, мечтавший выделиться храбростью, даже седзи отодвинул, внутрь вошел. Ожидали его юноши, повторяя молитву.

— Наму Амида буцу!

— Наму Амида буцу!

Но милосердный будда Амида, восхваляли кого, который поклялся в рай забрать даже женщин, разумеется, только благодетельных, не явился им.

Мальчик вышел растерянно. В другое помещение пошел. Они следовали за ним по двору, жавшиеся друг к другу. Мальчик дом обошел весь. Но не нашел следов. Вернулся смущенный. Он же двум воинам предложил внимательнее сад обойти, к сорным травам, во множестве росшим по заброшенному поместью, присмотреться. Мол, если упал где, если волокли его чудовища — то остаться должен был след на траве. Хотя бы от ног и тела человеческого.

Но следов не нашли. Совсем.

Он вроде зашел в ночной темноте на проход, крытый, прошел между столбов. И будто исчез. И мальчишка, хотя и смышленым был, вроде верно предположил, что по примятой траве могли след найти к логову оборотней, но, однако же, увы, ничем помочь не смог.

За полдень собралась толпа народу. Монахов, воинов самых смелых. С оружием, камнями, факелами горящими, свитками сутр, да молитвой многоголосой на устах. Все поместье запущенное обошли — не нашли даже обрывков одежды пропавшего.

Кто-то предложил сжечь все совсем. Может, там, под зданием логово?

Но монах седовласый предложил чудовищей не злить. А вдруг под домом проход в ад? Вдруг черти полезут? Как их гнев остановить?

Проворчал в толпе кто-то, что от столкновения монахов и воинов тоже было разрушение, вот ведь, есть воинственный один клан… Но хама молодого не нашли. Никто не признавался, где был. Хотя рядом стоящие видели наверняка. Просто… что уж злить чертей и нелюдей? И пошто злить смельчака?

Так и не сожгли усадьбу.

Рано утром мальчишка смышленый получил от друга-предателя пропавшего связку медных дзэни — аж девяносто шесть — и небольшой мешок зерна. Совесть замучила то юношу, что опять он струсил, не кинулся следом за другом да упустил, к чудовищам в лапы отдал. И хотя бы за бедняка юнца заступиться надумал.

И лет десять в усадьбу никто не заходил.

То есть, говорили, что приходил как-то раз молодой воин — пил сакэ и чашу полную у ворот оставил, да побеги молодого бамбука — и хвалил, благодарил «чудищ за устройство брака его сестры». Но вроде он пьяный был. Да два свидетеля тоже были пьяными. Короче, не поверили никому.

Лет через десять некая принцесса надумала усадьбу сжечь. Император уж воспротивился: нечего беспокоить чертей, пусть живут. Может, гнев тогда их столицу и обойдет? А то казнили, говорят, ученого одного, то ли за дело, то по клевете — и заболел потом император.

И стихия неиствовала. Успокоилась лишь, когда храм построили убитому. После обрядов святых и примиряющих духов только-только вроде наладилось все. А тут еще усадьба эта, неладная. Да почто уж трогать ее?!

Но принцесса не успокоилась. Или дочь ее, овдовевшая вскоре после свадьбы, не успокоилась?.. Или то была племянница? Говорят, слугам троим отрезали языки — и точно столичным болтунам узнать ничего не получилось, что за принцесса и чья вдова?..

В общем, в поместье нагрянуло целое войско монахов, всех возрастов. Вооруженные факелами, светильниками и священными сутрами, расположились они вне жуткого дома. День и ночь читали сутры, много-много дней.

Денег на еду и светильники, разумеется, ушло немерянно. Император, кажется, злился, но стерпел. Вроде молитвы читать прилично? Ну, не должны же чудовища сильно злиться на людей напуганных и ведущих себя… ну, может, благопристойно? И… и вдруг подействует?.. На крайний случай… но ведь люди уже не первый век уж как вздумали молиться — и чудовища молчали о том обычае людей. Значит, вроде можно?..