но теперь уже она его не носила…» Вельчанинов вскоре понял, что против Трусоцкого существует целый «заговор» Нади и её подружек, что ни о какой взаимности с её стороны и речи нет, так что с лёгким сердцем добавил страданий Павлу Павловичу, взявшись откровенно ухаживать за Надей, спел ей до неприличия страстный романс Глинки и даже согласился передать-вернуть от неё «скверный» браслет-подарок «жениха» обратно Трусоцкому… Впоследствии Лобов рассказывает Вельчанинову, как рос в доме Захлебининых, полюбил Надю и уже сделал ей предложение.

Зверев Ефим

«Подросток»

Участник кружка Дергачёва, прежний товарищ Аркадия Долгорукого по московской гимназии, бросивший её и поступивший в Петербурге «в одно специальное высшее училище». Подросток признаётся: «Я его не так любил, даже не любил вовсе. Он был очень бел волосами, с полным, слишком белым лицом, даже неприлично белым, до детскости, а ростом даже выше меня, но принять его можно было не иначе как за семнадцатилетнего. Говорить с ним было не о чём…» Ещё сказано в другом месте, что Зверев был выше и сильнее всех в гимназии. Характерно также упоминание, что в период учёбы в гимназии он намеревался «бежать в Америку» — среди радикальной российской молодёжи 1860—1870-х гг. такое стремление было не редкость (о чём подробнее говорилось в «Бесах»). Именно Зверев, можно сказать, затащил Аркадия к «дергачёвцам». Подросток называет Зверева «шутом», «олицетворённой золотой серединой и прозой», а в одном месте характеризует ещё более определённо: «Ефим — толпа, Ефим — улица, а та всегда поклоняется только успеху…»

Зверков

«Записки из подполья»

Один из бывших (наряду с Симоновым, Ферфичкиным и Трудолюбовым) школьных товарищей Подпольного человека, ставший офицером. Именно в честь Зверкова, отъезжающего к месту службы, его товарищи по школе решили дать прощальный обед, забыв пригласить Подпольного человека. Немудрено, что обиженный и явно завидующий Зверкову «автор» «Записок из подполья» не жалеет желчи при создании его внешнего и внутреннего портрета: «Я особенно стал его ненавидеть с высших классов. В низших классах он был только хорошенький, резвый мальчик, которого все любили. Я, впрочем, ненавидел его и в низших классах, и именно за то, что он был хорошенький и резвый мальчик. Учился он всегда постоянно плохо и чем дальше, тем хуже; однако ж вышел из школы удачно, потому что имел покровительство. В последний год его в нашей школе ему досталось наследство, двести душ, а так как у нас все почти были бедные, то он даже перед нами стал фанфаронить. Это был пошляк в высшей степени, но, однако ж, добрый малый, даже и тогда, когда фанфаронил. У нас же, несмотря на наружные, фантастические и фразёрские формы чести и гонора, все, кроме очень немногих, даже увивались перед Зверковым, чем более он фанфаронил. И не из выгоды какой-нибудь увивались, а так, из-за того, что он фаворизированный дарами природы человек. Притом же как-то принято было у нас считать Зверкова специалистом по части ловкости и хороших манер. Последнее меня особенно бесило. Я ненавидел резкий, несомневающийся в себе звук его голоса, обожание собственных своих острот, которые у него выходили ужасно глупы, хотя он был и смел на язык; я ненавидел его красивое, но глупенькое лицо (на которое я бы, впрочем, променял с охотою своё умное) и развязно-офицерские приёмы сороковых годов. Я ненавидел то, что он рассказывал о своих будущих успехах с женщинами (он не решался начинать с женщинами, не имея ещё офицерских эполет, и ждал их с нетерпением) и о том, как он поминутно будет выходить на дуэли. Помню, как я, всегда молчаливый, вдруг сцепился с Зверковым, когда он, толкуя раз в свободное время с товарищами о будущей клубничке и разыгравшись наконец как молодой щенок на солнце, вдруг объявил, что ни одной деревенской девы в своей деревне не оставит без внимания <…>, а мужиков, если осмелятся протестовать, всех пересечёт и всем им, бородатым канальям, вдвое наложит оброку. Наши хамы аплодировали, я же сцепился и вовсе не из жалости к девам и их отцам, а просто за то, что такой козявке так аплодировали. Я тогда одолел, но Зверков, хоть и глуп был, но был весел и дерзок, а потому отсмеялся и даже так, что я, по правде, не совсем и одолел: смех остался на его стороне. Он потом ещё несколько раз одолевал меня, но без злобы, а как-то так, шутя, мимоходом, смеясь. Я злобно и презрительно не отвечал ему. По выпуске он было сделал ко мне шаг; я не очень противился, потому что мне это польстило; но мы скоро и естественно разошлись. Потом я слыхал об его казарменно-поручичьих успехах, о том, как он кутит. Потом пошли другие слухи — о том, как он успевает по службе. На улице он мне уже не кланялся, и я подозревал, что он боится компрометировать себя, раскланиваясь с такой незначительной, как я, личностью. Видел я его тоже один раз в театре, в третьем ярусе, уже в аксельбантах. Он увивался и изгибался перед дочками одного древнего генерала. Года в три он очень опустился, хотя был по-прежнему довольно красив и ловок; как-то отёк, стал жиреть; видно было, что к тридцати годам он совершенно обрюзгнет…»

Подпольный человек всё же напросится-попадёт на прощальный обед в честь Зверкова, будет весь вечер портить всем настроение, и больше всех — самому себе.

Зерщиков

«Подросток»

Содержатель тайного игорного дома, куда ввёл Аркадия Долгорукого князь Сергей Петрович Сокольский. «Это был отставной штабс-ротмистр, и тон на его вечерах был весьма сносный, военный, щекотливо-раздражительный к соблюдению форм чести, краткий и деловой. Шутников, например, и больших кутил там не появлялось. Кроме того, ответный банк был очень даже нешуточный. Играли же в банк и в рулетку…» На рулетке Зерщикова Подросток выиграл однажды огромную для него сумму денег (эпизод этот перекликается с аналогичным автобиографическим эпизодом из «Игрока»), и здесь его в другой раз объявили вором, выставили за порог, после чего он хотел даже кончить жизнь самоубийством. Впоследствии Зерщиков лично принёс Аркадию письмом извинения и вернул выигранные им и забытые в ходе скандала деньги — тысячу триста рублей.

Прототипом Зерщикова послужил отставной штаб-ротмистр Колемин, который был предан суду за содержание тайной рулетки. Фамилия персонажа Зерщиков образована, вероятно, от рулеточного термина «zero» («ноль») — Подросток выигрывает у него именно на «зеро».

Зимовейкин

«Господин Прохарчин»

Попрошайка-пьянчужка и вор,