Девушка исчезла. Все произошло в мгновение ока, и Рафт застыл, уставившись в зеркало, словно надеясь, что пленительная незнакомка вернется. Все случилось так быстро и было так странно, что врач не успел ничего понять, но в одном он не сомневался: увиденная им девушка была совершенно необычна. И ее волосы — он никогда не видел таких волос. И глаза, почти круглые, но вместе с тем слегка раскосые, были обрамлены густой каймой из пушистых темных ресниц и черной линии, еще больше подчеркивающей необычную форму глаз. Она придавала этому нежному, с тонким овалом лицу некую схожесть с причудливой египетской маской. Рафт отчетливо запомнил, каким нежным было лицо, нежным, утонченным и ужасно необычным для человеческого.

Зеркало стало просто зеркалом, и на его поверхности лишь слегка подрагивали тени. Другой мир на короткое мгновение отразился в нем и рассеялся как утренний туман над водой.

Луис удивленно смотрел на Рафта.

— Сеньор? — проговорил он.

— Что? — переспросил Рафт.

— Вы что-то сказали?

— Нет, ничего.

Рафт отпустил зеркальце, и оно упало на обнаженную грудь да Фонсеки. Подошел Мерридэй.

— Этот второй не дает себя осматривать, — озадаченно проговорил он. — Уперся и все.

— Я сейчас поговорю с ним, — сказал Рафт и вышел из палаты, заставляя себя не думать о зеркале и об этом прекрасном, удивительном лице. «Все это слишком субъективно и отдает мистикой, — подумал он, — просто галлюцинации или самовнушение, а в зеркале всего лишь отразился свет лампы». Но даже он сам в такое объяснение не верил.

Бородач, отказавшийся от осмотра, стоял в кабинете у Рафта и рассматривал колбы с заспиртованными зародышами животных. Он повернулся и с едва заметной усмешкой поклонился Рафту. По всему было видно, что он не из тех, кто просто из любопытства болтается по джунглям. Бородач произвел на Рафта сильное, но противоречивое впечатление. Его учтивость, манера носить одежду и держать себя выдавала в нем человека не только хорошо воспитанного, но и знатного, но, все равно, для Рафта было и что-то отталкивающее во всем облике второго незнакомца. Что-то… наверное, почти нескрываемое ликование и совершенно очевидное высокомерие.

— Добрый вечер, сеньор — сказал он Рафту по-португальски. Его ослепительно яркие глаза блестели так сильно, как это обычно бывает при лихорадке. Голос был низким, и в нем звучали странные, бесцеремонные нотки, не вязавшиеся со смыслом слов. — Я ваш должник.

На португальском он говорил с едва уловимым акцентом. У Рафта вдруг возникло странное, редко испытываемое им чувство неловкости.

— Ну что ж, возвращайте долг, — резко сказал он. — Я не хочу, чтобы на станции кто-нибудь заразился, а вы, наверняка, подхватили что-нибудь там, в верховьях реки. Снимите-ка рубашку и дайте вас осмотреть.

— Я ничем не болен, доктор.

— В таком случае, вы очень быстро выздоравливаете, потому, что меньше получаса назад вы были на пороге смерти.

Черные глаза бородача сверкнули злобой, он передернул плечами и начал стягивать с себя разодранную рубашку. Осматривая пациента, Рафт поразился красоте и гармонии гладкого, крепкого тела. Отливающая глянцем медовая от загара кожа скрывала крепкие, но не крупные мышцы.

— Меня зовут Пауло да Коста Перейра, — сказал он с таким видом, словно его что-то развеселило. — Я гаримпейро.

— Охотник за алмазами, не так ли? — уточнил Рафт и вставил градусник в рот Перейры. — А я и не знал, что здесь можно встретить охотника за алмазами. Мне казалось, что они все там, на Рио-Франсиско.

Перейра ничего не ответил на это, и Рафт приложил стетоскоп к его груди, вслушиваясь. Через полминуты тряхнул головой и попробовал снова, затем он попытался найти у Перейры пульс, но и из этого ничего не вышло. Сердце не билось… не было, естественно, и пульса.

— Что за дьявол! — вспылил Рафт, взял у Перейры градусник и облизнул свои внезапно пересохшие губы.

Если у да Фонсеки температура была ниже нормальной, то у Перейры — немыслимо высокой, ртутный столбик градусника зашкаливал, а последняя отметка на нем была 108, 42,2 по Цельсию. Перейра вытер рот.

— Я голоден, сеньор, — сказал он. — Вы не дадите мне поесть?

— Я сделаю вам инъекцию глюкозы, — запинаясь, сказал Рафт. — Или… нет, не знаю. Такого обмена веществ, как у вас, не может быть, здоровый организм с ним не справится. Вы, должно быть, больны.

— У меня всегда так. Я вполне здоров.

— Вы здоровы? Это притом, что у вас не бьется сердце? — Рафт был неумолим. — Вы сами-то понимаете, что такого не может быть? Не должно быть! Я имею в виду, что вас, вроде как, и не должно уже быть в живых.

Перейра улыбнулся.

— Все может быть, доктор. Возможно, вы просто не слышите моего сердца, но, уверяю вас, оно бьется.

— Если оно и бьется, то так слабо, что его силы все равно недостаточно, чтобы перегонять кровь по всему телу. Нет, с вами творится что-то неладное. Прилягте-ка на эту кушетку. Вам нужно приложить лед. Необходимо сбить температуру.

Перейра снисходительно пожал плечами, но не стал противиться и лег.

— Я очень голоден, сеньор — сказал он.

— Об этом мы позаботимся. И еще — мне нужно взять у вас кровь для анализа.

— Нет.

Рафт выругался. Терпение его истекало.

— Вы больны. Неужели вы этого не понимаете?

— Ладно, — проворчал Перейра, — делайте, что считаете нужным, только побыстрее, я не люблю, когда со мной возятся.

Рафт едва сдержался, чтобы не накричать на бородача, такая самоуверенность раздражала. Сдержав гнев, он молча вылил кровь в пробирку и закрыл ее пробкой.

— Дэн! — позвал он.

Никто не ответил, Крэддок как сквозь землю провалился. Рафт подозвал к себе Луиса и протянул ему пробирку.

— Отдашь это доктору Крэддоку и скажешь, что мне нужен клинический анализ крови, — сказал Рафт и повернулся к Перейре. — В чем дело? Лягте немедленно, вам нужно лежать.

Охотник за алмазами уже сидел. Вид у него был бодрый, а огромные агатовые глаза смотрели с дерзостью. Рафт пристально смотрел спасенному в глаза, пока, наконец, блеск не исчез, и Перейра не лег на кушетку. Теперь он лежал, улыбаясь своим мыслям. Рафт принес лед и принялся обкладывать пакетами бородача.

— Что произошло с вами там, в верховьях реки?

— Не знаю, просто в одну из ночей у меня в лагере появился да Фонсека, — ответил Перейра. — Думаю, его самолет разбился, он почти не мог говорить.

— Вы были один в лагере?

— Один.

Странно, подумал Рафт, но расспрашивать подробнее не стал. Более интересно было другое: каким образом у живого человека могло не биться сердце? Ведь это совершенно невозможно. От каждого движения пациента раздавался легкий перезвон кубиков льда в пакетах.