— Отчего же Сай не помогает?

— Хлопочет над ранеными. Сама попросилась. Уж всяко лучше, чем такого, как ты, обихаживать.

— Это еще почему? — хмурюсь я. — Я ей ничего худого не сделал.

— А разве ты хоть раз девчонке доброе слово сказал? Только рычишь да зыркаешь злобно. Тут любой убоится.

Слова Лей, как всегда, неприятно бьют по самолюбию. Вот и пожинай теперь то, что посеял, старина Вепрь. Был грозой Арены, стал грозой мелких девчонок.

— Как там Кйос? — уж лучше сменить неприятную тему.

Вель сегодня с утра так и не заходила, упрямец Аро заперся у себя, Зверь занят тренировками, разве что Лей заглянет изредка да обронит скупую новость. У всех теперь дел невпроворот, один я валяюсь тут бесполезным куском дерьма.

— Почем мне знать. Я ко всем вам нянькой не нанималась, — уходя, огрызается неприязненно. — Вот пойди и узнай.

— И пойду! — сообщаю уже закрывшейся двери.

И правда, отчего не пойти. Свесить с края постели одну ногу, другую. Приподняться на локте, сцепив зубы от боли в ребрах, толкнуть неуклюжее тело вверх. И кто там сравнивал Лей с тюленем?

Когда делаю первый шаг от кровати, с унынием понимаю, что не отказался бы от трости: опираться на раненую ногу все еще больно. Кое-как, держась за мебель и стену, ковыляю до двери. Открываю ее и приваливаюсь лбом к косяку, переводя дух. Отдышавшись и переждав приступ головокружения, пересекаю коридор наискосок, но останавливаюсь в нерешительности: не знаю, какую из дверей выбрать. Комнату девчонок я знаю, Хаб-Ариф живет через стену от меня. Остается еще три до тупика. Наугад толкаю первую: не заперто.

На кровати у окна лежит вниз лицом Аро. Худая мальчишечья спина обнажена, над правой лопаткой цветет алым цветом свежий ожог. По-девичьи тонкие руки с едва наметившимися бугорками мускулов доверчиво обнимают подушку. Невольно вздыхаю. Мальчишкой непременно надо заняться. В нем есть зачатки храбрости и воли, есть недюжинный ум, но этого мало: в этом жестоком мире необходимо уметь за себя постоять.

Но не сейчас. Закрываю дверь, несколько шагов — и толкаю следующую.

Первым делом встречаюсь глазами с Сай. Девчонка испуганно вскакивает, роняет шитье, что мгновение назад лежало у нее на коленях.

— Тихо, тихо, — успокаиваю я, хотя у самого от усилий заходится сердце. — Чего всполошилась? Я пришел повидать ребят.

Кроме худосочной смуглянки Сай, в комнате находятся еще двое, и оба лежат. Кйос, возле кровати которого сидела девчонка, смотрит на меня настороженно, словно я застал его за непотребным занятием. Еще один парень мне незнаком. Весь перехваченный бинтами, он спит лицом вверх, вытянув вдоль тела увитые старыми шрамами руки. Торопливо подобрав шитье и не проронив ни слова, Сай упархивает из комнаты. Мне не до нее: сажусь на освободившееся место и долго смотрю Кйосу в глаза. Парень мой взгляд выдерживает с честью.

— Ну, как оно? — нарушаю тишину негромким вопросом.

В темно-карих глазах лиамца лихорадочный блеск, на лбу болезненная испарина, но на скулах играют желваки, и мышцы на плечах заметно напрягаются. Готовится к взбучке, не иначе.

— Сойдет, — цедит сквозь зубы.

— Вот и славно, — легко соглашаюсь я. Следующий вопрос обдумываю долго. — Чего ты хотел от этого боя, парень?

— Победы, — говорит почти без запинки и вгрызается взглядом мне в лицо — угадал ли ответ?

— Победы, — повторяю задумчиво. — А что говорил тебе Зверь перед поединком?

Полный решимости взгляд парня гаснет, словно залитый водой костер.

— Прикрывать его и не высовываться. Не дать себя убить. Не бить врагов насмерть.

— Выходит, воинская дисциплина тебе незнакома. Кем ты был до того, как попал в рабство?

— Никем, — хмурится неприязненно. — Пас коз в предгорьях.

Искренне изумляюсь, оглядывая внимательней крепко сбитого, поджарого и жилистого парня.

— Этакий-то молодчага?

— Я подростком был, — угрюмо оправдывается Кйос. — Вместе с козами меня и взяли.

Невольно содрогаюсь, почему-то подумав об Аро.

— Стало быть, драться тебя научили годы рабства?

— Вроде того.

— И тебе это нравится?

— Что?

— Морды бить на Арене.

— Все лучше, чем спину гнуть в полях или гнить на галерах.

А этот лиамец, пожалуй, мне нравится. На тренировках он всегда немногословен, зато схватывает науку на лету. Хаб-Ариф не ошибся, когда выбрал его в парный поединок.

Но бахвалиться силой — это одно, а мне нужно другое. Понять, что у юнца на уме.

— Ты почем знаешь, что лучше? Бывал на галерах?

— Не бывал, но слыхал. Долго там не живут.

— А у нас, что ли, долго?

Он прекрасно понимает, каких «нас» я имею в виду. Тех, кто начал и окончит свою жизнь на Арене.

— Может, и недолго, — соглашается он, обдумав ответ. — Зато мы умираем с честью.

— Дурак, — добродушно заключаю я.

Набычивается еще пуще, сердито зыркает исподлобья. И молчит.

— Это все, чего ты хочешь от жизни? Умереть с честью?

— А что, есть варианты? — теряет всякий страх юный наглец.

— Предположим, что есть. Чего бы ты хотел, если бы мог выбирать?

Долго буравит меня взглядом, смахивает со лба капельки пота, облизывает пересохшие губы, но в конце концов отвечает:

— Побеждать раз за разом.

— Зачем?

— Чтобы остаться у госпожи.

Приподнимаю бровь. Что за новость?

— Госпожа милосердна, — поясняет он торопливо в ответ на мой невысказанный вопрос. — Над нами не стоят с кнутом и хорошо кормят.

— Предположим. Но ты ведь не можешь побеждать бесконечно.

— Бесконечно мне и не надо.

— Вот как? И какого же чуда ты ждешь?

На этот раз юнец не торопится с ответом. Долго и с явным подозрением приглядывается ко мне, справедливо ожидая насмешек. Мои ребра немилосердно ноют от долгого сидения на жестком стуле, но я терпеливо жду, когда он соизволит выдать свой страшный секрет.

— Следующего Боя за свободу, — решается он наконец.

Невольно хмыкаю, услышав ответ. Вот оно что. А парень не так уж и безнадежен. Малость горяч и тщеславен, но это поправимо.

— Хочешь всех убить и одержать победу? И думаешь, что сможешь?

Он слегка прищуривается, в его глазах читается вызов.

— Ты же смог.

Не могу не признать, что его ответ приходится мне по душе.

— Тебе придется убить всех. Его, — киваю на лежащего в беспокойном беспамятстве Золда. — Тирна. Зверя. Меня. Ты уверен, что сможешь?

— Ты же смог, — повторяет упрямо, но без прежней уверенности в голосе. Стыдливо отводит взгляд.

— Ну, предположим, — вновь киваю я, предвкушая желанный момент откровения. — Победишь ты всех нас, а дальше что?

— Получу свободу, — совсем тихо отвечает он.

— Разве я ее получил? — удивляюсь притворно.

— Другие же получили. А ты сам виноват. Господа ждали покорности, ты же облил их презрением, — выдает юнец неожиданно,