Мона задумчиво помешивала чай ложечкой. Она никогда не слышала выступлений Кеньяты, но ей доводилось читать в газете некоторые отрывки его речей. Он был лидером Кенийского Африканского Союза, могущественной и все более набирающей силу политической организации, целью которой было искоренение расовой дискриминации в Кении, борьба за то, чтобы у африканцев было больше прав на землю, образование, получение руководящих должностей, перспектива установления в Кении самоуправления. «Мы стремимся к одной цели, — говорил харизматичный Джомо, — и эта цель — мир».

Несмотря на то, что Кеньята неоднократно осуждал акты, совершаемые May May, правительство, тем не менее, решило, что именно он и возглавляемый им Кенийский Африканский Союз стояли за террористической деятельностью, и поэтому распорядилось арестовать его. «Глупое и опасное решение», — думала Мона.

— Теперь-то нам уже не о чем беспокоиться, — произнес Джеффри. — Вся эта шайка головорезов без своих главарей развалится. Бэринг пообещал, что Кеньяте больше никогда не выйти на свободу. Чтобы показать террористам, что мы не шутим, мы ввели в провинцию еще шесть батальонов, помимо трех кенийских батальонов Королевских африканских стрелков, Угандийского батальона, дислоцированного в ущелье, и двух рот Танганьикского батальона. Ночью из зоны Панамского канала прилетели ланкаширские стрелки. Они приземлились в базе Королевских военно-воздушных сил в Истли и были размещены в Найроби в качестве резерва. Мы также набираем ополченцев из бывших африканских солдат, которые прошли войну и верны режиму. Вот что я скажу тебе, Мона: я рад, что мы наконец-то начинаем действовать жестко. Мы демонстрируем черномазым и всему миру, что готовы немедленно обеспечить защиту колонии с воздуха и с моря.

— Знаешь, что я думаю… — проговорила Мона, глядя в окно, за которым сиял замечательный день; лучи экваториального солнца отбрасывали блики на темную, элегантную старинную мебель. Ярко-розовые и оранжевые бугенвиллии обрамляли веранду, зеленые ряды кофейных деревьев прерывали мягкую холмистую линию горизонта, а вдалеке в безоблачном небе торжественно возвышалась покрытая лиловой снежной шапкой гора Кения. — Я вот думаю, Джеффри, а если действия губернатора являются большой ошибкой? Ведь, привлекая такие военные силы, он как бы признается всему миру — и May May в том числе, — что правительство белых поселенцев Кении не способно само защитить колонию.

— Господи боже мой, Мона, послушать тебя, так мы должны позволить черномазым управлять страной!

— Их желание самим управлять своей страной не кажется мне противоестественным.

— Что ж, в некоторой степени я с тобой согласен. Я уже много лет активно выступаю за самоуправление, ты это знаешь. С какой стати, черт возьми, мы до сих пор должны отчитываться перед Уайтхоллом! Но я-то имею в виду самоуправление белых.

— Джеффри, нас в этой стране сорок тысяч, а африканцев — шесть миллионов! Неужели ни ты, ни другие еще не поняли, что мы не можем применить здесь, в Кении, родезианскую модель апартеида, мы просто не имеем на это права!

— Ты ошибаешься, Мона. Мы имеем на это право. Не забывай, какие чудеса сотворило наше присутствие в Восточной Африке. Британские налогоплательщики, Мона, при всех трудностях, которые переживала разоренная войной страна, вложили в эту колонию огромные деньги, чтобы помочь африканцам встать на ноги! Да ты только подумай обо всем, что мы для них сделали. Мы ведь буквально вывели их из каменного века, а как мы заботились о них все эти годы. Это просто возмутительно, что мы позволили этой ситуации зайти так далеко. Если хочешь знать мое мнение, Мона, мы по-настоящему сглупили, что не приняли тогда план Монтгомери.

— Что это был за план?

— Еще в сорок восьмом фельдмаршал Монтгомери предложил план создания военных баз на территории Кении, потому что уже тогда он предвидел тот раскол, с которым мы столкнулись сегодня. Мы не послушали его, и вот, посмотри, что мы имеем сегодня. Африканцы стали послушным орудием в руках коммунистов, а я абсолютно уверен в том, что вся идеология May May построена на коммунистических идеях.

— Но, Джеффри, — нетерпеливо перебила его Мона. — Я все равно считаю, что это такая же их страна, как и наша, и мы не можем просто взять и наплевать на нужды и чувства шести миллионов людей.

Джеффри криво усмехнулся.

— Ты действительно считаешь, что они способны на самоуправление? — Я так и слышу, как черномазые вопят: «Дайте нам работу, и мы разломаем все инструменты!»

— Ты несправедлив.

— А они чертовски неблагодарны! Но что от них ожидать? В языке кикую даже нет слова «спасибо». Нам пришлось учить их этому слову.

Джеффри резко поднялся. Он ненавидел эти споры с Моной, она просто выводила его из себя. Его раздражало в ней все: ее политические взгляды, образ жизни — да, особенно образ жизни.

«Мона ведь привлекательная женщина, — думал он, — а могла бы быть просто красоткой, если бы не разгуливала вокруг, как простая фермерша. Она получила неплохое наследство от своих родителей — красоту матери в сочетании с привлекательностью брюнета-отца — и могла бы получать неплохие дивиденды с этого наследства, если б только лучше одевалась и хоть иногда посещала парикмахера».

Но Мона неизменно собирала свои длинные черные волосы в конский хвост и носила мужские рубашки. Откуда у нее возьмется хоть капля изящества, если все дни напролет она проводит на кофейной плантации, работая бок о бок со своими африканцами? Похоже, Мона не унаследовала ни капли аристократизма своих родителей. Увы, бокалы с искрящимся шампанским и игра в поло давно ушли в прошлое, которое, казалось, умерло вместе с Валентином.

Джеффри знал, что гостевые комнаты на втором этаже давным-давно стоят закрытые. Ко входу в особняк больше не подъезжают лимузины; веселые голоса гостей навсегда ушли из этих мрачных комнат. Единственные посетители, которых принимает Мона, — это члены Кофейного совета, плантаторы вроде нее, с которыми она курит, пьет бренди и обсуждает мировые цены. Моне определенно нужен мужчина, который напомнил бы ей о том, что она женщина. И Джеффри считал, что этим мужчиной должен стать он.

Легкий укол совести заставил его бросить короткий взгляд в сторону жены, одетой в хлопчатобумажную бесформенную блузу для беременных, располневшую и благодушно настроенную, чьим единственным интересом в жизни являлись дети. Ильза совсем распустилась. Родив четырех детей и беременная пятым, она потеряла всякую сексуальную привлекательность. Джеффри признавал, что она замечательная мать. Но как женщина она уже давно не волновала его. О чем он только думал, когда женился на ней? Вместо этого он должен был вернуться домой, к Моне!

Ему становилось все сложнее сдерживать свое влечение к Моне. Его удивляло, что она ведет такой монашеский образ жизни. Это неестественно. Вне всяких сомнений, она тоже желает интимных отношений с мужчиной. И, что поразительно, при этом рядом с ней не было ни одного мужчины, не считая исключительно деловых контактов. Джеффри был уверен, что по ночам в своей постели она не может не задумываться о своей одинокой жизни. Джеффри решил, что Мона созрела для того, чтобы в ее жизни появился нужный мужчина. Придет день, пообещал себе Джеффри, или придет ночь, и он не будет больше бороться со своей страстью, явится в Белладу и застанет ее одну. И она возжелает его с той же страстью, с которой желал ее он.