«Господи, — молилась она в отчаянии, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь из грязи и бросаясь вперед, в леденящую пустоту. — Властитель Света, помоги мне!»

Измученная женщина упрямо брела вперед. Рыдания сотрясали ее тело, мокрые ветки били по лицу и царапали руки, босые ноги скользили по размокшей лесной почве. Дождь, не переставая, лил сплошной стеной, проникая, казалось, под кожу до самых костей. Ваньиру с тоской подумала о своей теплой, сухой хижине, постели из козьих шкур, похлебке, булькающей на огне, матери Дэвида, терпеливо колдующей над очередным целебным отваром.

Загрохотал гром, земля содрогнулась. Ваньиру услышала топот вспугнутых слонов. Она не могла определить, в каком направлении от нее они теперь находились, было это то же самое стадо, уходила она прочь от них или, наоборот, приближалась. Ледяной ветер пронизывал ее насквозь через промокшую одежду. Болезненные схватки становились все более мучительными.

Она упрямо брела вперед, в непроглядную ночь.

Дождь наконец прекратился, мрачный туман клубами поднимался от земли. Ваньиру пробиралась сквозь мокрые ветви. Ей казалось, что весь мир превратился в одно ледяное озеро и скоро она навсегда пропадет в холоде и тумане этого страшного хребта.

Она почувствовала, как теплая струйка бежит у нее между ног. Схватки превратились в одну нескончаемую огненную полосу. Ваньиру еле могла дышать и совершенно обессиленная привалилась к дереву. Теперь она знала, что находится слишком далеко от дома, что заблудилась и проблуждала уже много часов и что ее ребенку предстоит появиться на свет в этом ледяном кромешном аду. Со всех сторон слышала она крадущиеся шаги диких зверей, чувствовала на себе неотрывные жадные взгляды гиен, поджидающих того момента, когда она упадет и больше уже не встанет. Ваньиру слышала однажды, как кумушки на рынке рассказывали об одной женщине, которую роды застали в поле и у которой гиены утащили новорожденного.

«Нет уж, скорее я сама убью своего сына, — думала она, отчаянно цепляясь за дерево, судорожно хватая ртом воздух и изо всех сил пытаясь удержать ребенка внутри себя хоть еще немного. — А потом убью себя…»

Ей казалось, что тело разрывается на куски. Она сначала вскрикнула, затем крик превратился в отчаянный вопль.

Она сползла по стволу на землю, ободрав щеку о жесткую кору, почувствовала вкус крови, увидела кровь, отчетливо услышала в густом тумане нетерпеливый лязг зубов и урчание нетерпеливо рыщущих в ожидании скорой добычи зверей.

— Убирайтесь прочь! — завизжала она.

Ваньиру пошарила вокруг себя в поисках какого-нибудь оружия. Ухватившись за камень, она попыталась швырнуть его в темноту, но у нее не хватило сил. Ее жизнь вытекала по капле — новая жизнь упорно прокладывала себе путь. Полуживой женщине казалось, что боль просочилась сквозь кожу, превратилась в облачко и уплыла в низкие облака, испарилась в туманных бамбуковых рощах. Ваньиру понимала, что ей навсегда предстоит остаться здесь, на самой вершине горы.

Но ее тело не станет пищей для зверей, она не позволит диким зверям пировать над телом внука великого вождя воинов Матенге.

В полуобморочном состоянии, собрав остатки сил, Ваньиру начала копать землю, готовя могилу себе и своему сыну…

Ей казалось, что она спит, а вокруг сухо и тепло. «Это всего лишь иллюзия, — шептала ей часть ее сознания, — на самом деле я лежу на холодной земле и рою могилу для своего ребенка». Но другая часть ее сознания спала и видела сон.

Ваньиру снова оказалась в Найроби, в туземном госпитале, где она пять лет проработала медсестрой, прежде чем вышла замуж за Дэвида Матенге и уехала жить в Найэри.

Она с кем-то горячо спорила.

— Почему наша униформа отличается от той, что носите вы? Почему наша зарплата намного меньше вашей? Почему к вам обращаются «сестра», а нас подзывают, как прислугу?

Ваньиру как наяву увидела перед собой лицо белой женщины, своей начальницы, которая безапелляционно заявила, что африканские медсестры менее квалифицированные, чем их белые коллеги.

В своем странном сне Ваньиру вспоминала, что именно по этой причине она и бросила медицину.

— Это настоящая дискриминация, — жаловалась она Дэвиду. — Африканские женщины получают такое же образование и выполняют ту же работу, что и белые, но при этом никто на нас не смотрит как на равных. Так зачем же стараться?

В этот момент она открыла глаза и увидела, что находится в какой-то пещере.

Она пыталась понять, реальность это или еще один сон. Сухие листья, на которых она лежала, казались ей вполне реальными, так же как и боль в руках и ногах. В этой странной пещере было тепло и сухо, в центре горел костер, отбрасывающий слабый свет на людей, которые, сгорбившись, сидели вокруг костра и ели.

Ваньиру попыталась разглядеть этих людей, затем схватилась за живот и поняла, что ребенка там нет.

Она попыталась что-то сказать, но вместо слов с ее губ сорвался стон. Одна из фигур, сидящих вокруг костра, поднялась и направилась к ней. Это была женщина, державшая в руках новорожденного ребенка.

— Твой сын, — негромко произнесла она.

Ошеломленная Ваньиру протянула руки, взяла своего сына Кристофера и поднесла его к груди, которую он сразу начал жадно сосать. Она внимательно смотрела на женщину, которая присела рядом с ней. По чертам ее лица Ваньиру догадалась, что женщина была из племени меру.

— Где я? — сумела наконец она произнести.

— С нами ты в безопасности. Ничего не бойся, сестра.

Ваньиру крутила головой, рассматривая просторную пещеру. Теперь она заметила, что там было много людей; они сидели вдоль стен, спали в углах и на выдолбленных в стенах ложах. Она увидела сделанную из бамбука мебель, большие ящики с надписями на английском языке, автоматы, составленные в темных углах пещеры. Учитывая количество людей, находившихся в пещере, там царила странная тишина; но запахи были знакомыми, успокаивающими, а женщина, сидящая рядом с ней, улыбалась одобряюще.

— Кто вы? — спросила Ваньиру.

— Мы нашли тебя в лесу и принесли сюда. Здесь ты среди друзей.

Женщина помолчала, затем добавила:

— Это наша земля.

Она многозначительно посмотрела на гостью, будто ожидая от нее какого-то определенного ответа.

Но обессиленная и растерянная Ваньиру смогла лишь пробормотать:

— Я… я не понимаю. Кто вы?

Улыбка исчезла с лица женщины, и она произнесла торжественно, почти печально:

— Мы ухуру, сестра. Мы May May.

Моне казалось, что поезд никогда не приедет.

И вот наконец послышался свисток, затем грохот; показался дым, клубами поднимающийся в небо. Люди толпились на платформе: одни, как Мона, встречали поезд, другие приготовились штурмовать вагоны и бороться за удобное место до Наньуки. Она не поднялась на платформу, осталась у своего «лендровера» и теперь с нетерпением наблюдала за тем, как поезд замедляет ход и наконец останавливается. Она даже не взглянула в сторону вагонов первого и второго классов, где путешествовали белые и азиаты, а не отрываясь смотрела на вагон третьего класса. Вскоре — а ей показалось, что прошла целая вечность, — она увидела его.