Законопроект о бюджете на 1909 год, предложенный Ллойдом Джорджем, оказался «бикфордовым шнуром», по словам одного из участников, сознательно подожженным, чтобы эра либералов всегда казалась «беспрецедентно сварливой и некомфортной»72. Авторитет партии падал, и ее лидеры понимали, что без душераздирающей проблемы они проиграют на следующих выборах. Люди уже подсчитывали, писал Гардинер, «сколько мест либералы потеряют».

Как канцлер казначейства, Ллойд Джордж должен был обеспечить в 1909 году дополнительный доход в размере 16 000 000 фунтов стерлингов, одна треть которых предназначалась для восьми дредноутов, обещанных правительством, а две трети – для исполнения закона о пенсиях по старости. Он намеревался получить эти деньги, запустив программу налогообложения богатых, которая, не будучи необоснованной и конфискационной, должна была все-таки возмутить лордов, вынудить их отвергнуть ее и тем самым создать конфликт между пэрами и народом. Планировалось постепенное повышение подоходного налога с 9 пенсов до 1 шиллинга 2 пенсов с каждого фунта стерлингов и взимание дополнительно 6 пенсов с доходов выше 5000 фунтов стерлингов. (Когда либералы впервые подняли подоходный налог до 11 пенсов с фунта стерлингов, как вспоминала потом дочь герцога Рутландского, «мы все подумали, что папа умрет 73; он выглядел мертвенно-бледным».) Согласно новому бюджету, до максимальных 10 процентов возрастал налог на наследство поместий стоимостью 200 000 фунтов стерлингов и более. Ко всему этому добавлялся налог на автомобили и бензин, что в то время задевало интересы только очень богатых людей, а также на табак и алкоголь. Атака на последний продукт оказалась политической ошибкой.

Но ни одна из этих мер не вызвала такую бурю негодования, какую спровоцировали налог в размере одной пятой «повышенной стоимости» на земли, проданные или переданные по наследству, а также ежегодный налог в размере полпенса с фунта стерлингов стоимости необработанной земли и прав на минеральные ресурсы. Весь землевладельческий класс поднялся на дыбы, что, собственно, и ожидалось. Земельные положения требовали регистрации и оценки собственности, а для землевладельца это означало непременный визит бейлифа, то есть посягательство государства на частную собственность. Ллойд Джордж высмеивал своих оппонентов и обращался к народу в духе плача Марка Антония над ранами Юлия Цезаря. Обозначая врага общим понятием «герцоги» и обращаясь к четырехтысячной рабочей аудитории, собравшейся в Лаймхаусе лондонского Ист-Энда 74, он говорил: «Полностью снаряженный герцог стоит нам столько же, сколько содержание двух дредноутов… вселяет такой же ужас и живет дольше». Когда правительству понадобились деньги для оплаты дредноутов, «мы пустили по кругу шляпу среди рабочих, куда они бросали свои медяки». А когда «премьер-министр и я постучались в двери Белгравии» и «попросили великих лендлордов поделиться и помочь вызволить старых шахтеров из работного дома, они сказали нам «нате полпенса», спустили на нас собак, чей лай вы слышите каждый день… Тяжело думать о том, что рабочий и в старости должен терпеть тернии нищеты. Мы хотим предложить ему другую жизнь, более легкую и достойную».

В роли министра короны такие слова без смущения мог произнести только Ллойдж Джордж. Если они и обеспокоили премьер-министра, то он по крайней мере не подал вида, на что обратил внимание король Эдуард. Монарх дал знать, что «не понимает, почему Асквит «позволяет речи», которые не потерпел бы в прежние годы ни один премьер-министр».

Бюджетный законопроект произвел именно тот эффект, какой и ожидали его авторы. Консерваторы устроили шумную демонстрацию протеста. Лорд Ландсдаун назвал Ллойда Джорджа «разбойником с большой дороги». Господин Чаплин придал бюджету значимость первой акции в войне социалистов против собственности. Юридическое общество объявило земельный налог несправедливым и нереалистичным. Финансисты Сити, возглавляемые Ротшильдом, провели собрание, на котором выразили протест против того, чтобы собственность оценивали «безответственные трибуналы», подобные тем, из-за которых «один Стюарт лишился головы, а другой – трона». Герцог Норфолк провозгласил, что продаст картину Гольбейна, которую он на время предоставил Национальной галерее. Граф Онслоу подготовил для продажи участки поместья в Суррее, а Киплинг написал истеричную поэму «Медный город» (The City of Brass) [135], в которой аллегорически представил Англию, истерзанную лиходеями, обложившими поборами всех, кто «трудился, стремился к благосостоянию и наращивал владения», пока «лишившуюся защиты нацию не постигла скорая капитуляция». «Кассандра» лорд Роузбери мрачно предвещал: это «не бюджет, а революция». В нем «глубоко, незаметно и коварно зарыта угроза социализма», а социализм несет «гибель всему… семье, собственности, монархии, империи». Его речь, с которой он выступил перед собранием деловых людей в Глазго, на следующее утро «с восторгом и радостью читалась в каждом сельском доме в Англии, Шотландии и в Уэльсе».

Новый член парламента от лейбористов Филипп Сноуден, который со временем тоже станет канцлером казначейства, заявил: богатые должны быть беднее, чтобы бедные были богаче, поэтому бюджет означает становление демократического правительства. Бальфур ответил: «вы не уничтожите бедность уничтожением богатых», «нельзя демократию ассоциировать с грабежом». Герцог Рутландский, которого чуть не хватил апоплексический удар, потребовал заткнуть кляпом рты всем членам парламента – лейбористам. Король, видя, как накаляется обстановка, вынужден был предостеречь всех: «глупые и низкопробные» речи и высказывания лендлордов и капиталистов наносят большой вред.

Все, в том числе и человек с улицы, понимали, что сыр-бор разгорелся не из-за бюджета, а из-за проблемы вето. Когда Минору летом выиграл дерби, один восторженный зритель кричал из толпы: «Теперь, король, выиграв дерби 75, отправляйся домой и распусти этот треклятый парламент!» Черчилль, выступая в Лестере в сентябре, одобрил склоку, считая, что она «покончит» с вето, когда лорды отвергнут финансовый законопроект. Бальфур свел всю проблему к отдельному вопросу об оценке земель, которая в виде «обязательной регистрации» не имеет никакого отношения к финансовому регулированию: «Как вы смеете называть это финансовым биллем?» В действительности, как указывал ранее лорд Солсбери по поводу другого бюджета 76, не существует конституционных препятствий для того, чтобы лорды «выбросили на помойку» законопроект, кроме помехи чисто практического свойства: им тогда придется «выбрасывать на помойку» и правительство. Отвергнуть законопроект и оставить на месте правительство, его предложившее, означало создать тупиковую ситуацию. Правительству тогда пришлось бы рекомендовать королю возвести в пэры достаточное количество людей для формирования либерального большинства в палате лордов, пять сотен, если надо, и этим «потопом» задушить наследственное пэрство. Однако консерваторы были настроены на то, чтобы не идти на компромиссы. «Действуем смело, – сказал лорд Милнер, – к черту последствия». Такое решение они и приняли, согласовав его с Бальфуром.