«Все политическое сообщество содрогается от возбуждения, – записала в дневнике Беатриса Вебб, – гадая, заблокируют лорды бюджет или нет». Дебаты начались в палате лордов 22 ноября и продолжались десять дней 77. Галереи были заполнены зеваками – женами пэров, всякого рода визитерами, среди которых был и король Португалии. Приехали пэры и из глубинки, которые даже не знали, как «идти к парламенту». Около четырехсот членов палаты заняли свои места в зале, самое многочисленное собрание со времени отклонения гомруля. Благородные господа, включая состарившегося бывшего лорд-канцлера лорда Холсбери и молодого лорда Виллоби де Брука, представлявшего группу сельской знати, заявили, что, исполняя свой долг перед отечеством, они просто обязаны отклонить билль. Либерал лорд Рибблсдейл признал свою нелюбовь к Ллойду Джорджу, «наполовину клоуну и наполовину разбойнику с большой дороги», но сказал, что не видит ничего «социалистического» в бюджете, а страна как-нибудь переживет «рыдания заевшихся богачей». Если дело дойдет до разделения на лагери, то он займет сторону правительства.

Лорд Роузбери, натерпевшись страху, предпочитал принять бюджет, нежели подвергать риску «существование второй палаты». Кульминацией стало выступление лорда Керзона, которое показалось одному особенно впечатлительному пэру «самой выдающейся речью, произнесенной в палате лордов за последние сорок лет». Правительство, сказал он, вправе внести любое предложение и, придав ему название «финансового билля», заставить палату лордов принять его – «революционная и нестерпимая ситуация», равнозначная формированию однопалатной системы. Несмотря на последствия, он рекомендовал отвергнуть законопроект в расчете на то, что реформированная палата лордов будет действовать как «важный инструмент» конституции, а «не фантом, немощный и смехотворный».

Раздельное голосование происходило 1 декабря 1909 года, и против законопроекта выступило большинство лордов: 350 «против» – 75 «за». На следующий день в палате общин, преодолевая гул энтузиазма, премьер-министр объявил о нарушении конституции и роспуске парламента. По обыкновению полулежа на передней скамье оппозиции, господин Бальфур, успевший простудиться, покашлял, похлопал себя по груди, принял пилюлю и понюхал какое-то тонизирующее снадобье.

Готовясь к новым выборам, правительство Асквита разработало парламентский законопроект, предусматривавший аннулирование права вето палаты лордов: его предполагалось внести на рассмотрение палат после возвращения на Даунинг-стрит. Имелось в виду также, что к законопроектам, которые спикер уже сертифицировал как финансовые билли, вето уже не будет применяться, и последующие билли, рассмотренные в палате общин, будут становиться законами и при согласии, и без согласия лордов. В Лондоне только и было разговоров о титуловании пэров; всем – от поэтов до торговцев чаем, «даже Хилэру Беллоку», как зловредно заметил Уилфрид Блант, мерещилось, что корона пэра опускается на голову. Асквит тем временем распространял намеки на гарантии, якобы обещанные королем.

Уже во время предвыборной кампании стало ясно, что ораторские набеги Ллойда Джорджа на герцогов не подействовали. Публика довольно равнодушно отнеслась и к наскокам на пэров. По оценке Холдейна, 40 процентов электората не имели определенного мнения и 20 процентов проявляли апатию и отрешенность 78, то есть ситуация возвратилась в свое нормальное состояние. Альфред Остин, отдыхавший на юге Франции, относился к выборам со всей серьезностью. Поскольку его округ был по преимуществу консервативным, он не чувствовал необходимости возвращаться домой специально для голосования, но «мне передавали результаты по телеграфу каждый день из Карлтонского клуба». Дома же, писала Беатриса Вебб, «мы все, затаив дыхание, ждали исхода величайшей битвы». Исход оказался малоприятным для многих. Либералы вернулись в палату, но свое большинство утеряли до такой степени, что опять стали зависеть от настроения ирландцев. Лейбористы, ущемленные предписанием Осборна, объявившим в 1908 году противозаконным использование профсоюзных средств в политических целях, потеряли десять мест. Консерваторы завоевали 105 мест, достаточно, чтобы говорить о победе, но не так много по сравнению с тем, с чего они начинали. Обе стороны оказались в затруднительном положении. Для утверждения бюджета либералам были нужны голоса ирландцев, но ирландцы возненавидели законопроект, облагавший налогом виски. Асквит мог добиться их поддержки обещанием провести закон об аннулировании права вето лордов и расчистить путь для гомруля. За четыре года властвования либералы не раз вносили на рассмотрение билль о гомруле, но именно сейчас, как говорил спикер Лоутер, он «занял центральное место во всей ситуации». Ирландцы вели себя не как «беспомощные просители», а демонстрировали «настырное упрямство и силу», и связь между двумя ключевыми проблемами приняла «непосредственный, очевидный и безошибочно узнаваемый характер»79. Правительство теперь было вынуждено довести битву до логического конца – создать новых пэров или по крайней мере получить обещание короля создать их. С этого момента события начали приобретать остроту, не виданную со времен распрей по поводу реформирования избирательной системы.

Асквит формально предложил парламентский билль в феврале 1910 года, сопроводив его предупреждением: если лорды не примут законопроект, то он посоветует короне предпринять определенные шаги. Затем последовали переговоры, закулисные интриги, попытки оказать давление или повлиять советами на короля, межпартийные и внутрипартийные сделки, обмены визитами и консультациями в особняках и сельских резиденциях, совещания с архиепископом Кентерберийским. Почти незаметно и без проблем бюджет приняли, как Лансдаун и обещал, что это произойдет в случае победы либералов. О бюджете забыли, его место заняли парламентский билль и нелепая идея о пятистах «кукольных» пэрах. Хотя проблема отнимала уйму времени и усилий короны, министров, оппозиции, она, в сущности, была подложной. В отличие от дела Дрейфуса, она не затрагивала кардинальных вопросов отстаивания прав человека и справедливости. Либералам мешала жить предоставленная лордам возможность разрушать замыслы палаты общин, хотя Герберт Сэмюэл чистосердечно признавал: «Они утвердили почти все наши социальные законодательства». Исключение составили билли об образовании и лицензировании торговли алкоголем: один из них являлся смесью компромиссов, никого не удовлетворявших, а другой – вряд ли имел столь принципиальное значение, чтобы из-за него ломать копья и конституцию. Либералы разъярились только для того, чтобы отомстить за неуспех своих программ и унижение перед ирландцами. Они считали свои действия оправданными, потому что видели в палате лордов, как говорил Мастерман, институт, «соглашающийся на перемены, которые ему не нравятся, только под воздействием страха»: «Этот институт практически ничего не делает, а только модифицирует, проверяет или уничтожает результаты труда других людей. Он не выдвинул ни одного конструктивного предложения, которое помогло бы людям справиться с трудными проблемами».

Консерваторов же побуждало проявлять столь же яростную непримиримость желание сохранить последние оплоты привилегий. Лишиться права вето или большинства в палате лордов означало бы для них утерять возможность ставить преграды на пути наступающих классов. Они воспринимали обретение власти простонародьем, писал Мастерман, разделявший эту точку зрения, как начало «великого потопа». «Им наша цивилизация представлялась лоскутком земли, уцелевшим в вечности и каким-то чудом сохранявшимся из десятилетия в десятилетие», а внезапная активизация народных масс – набегом толпы на прекрасный тихий сад, «срывающей с корнями цветы и разбрасывающей повсюду обрывки бумаги и разбитые бутылки». Но сила их противодействия была слаба из-за раскола в рядах. Как лидер партии, Бальфур придерживался политики недопущения того, чтобы появилась армия новых пэров, способная оседлать палату лордов перманентным либеральным большинством. Это, по его мнению, было бы равнозначно «революции». Утрату права вето, то есть согласие с парламентским биллем, он считал меньшим злом. Против такого решения проблемы выступала группа «дайхардов», твердолобых консерваторов, присвоивших себе название знаменитого полка. Ее гордостью и символом был «задира-петух древней бойцовский породы»80 лорд Холсбери, а инициативным и деятельным организатором – лорд Уиллоби де Брук, девятнадцатый барон в роду, один из восемнадцати членов палаты лордов, чей наследственный титул был создан еще до 1500 года. Прежде он служил в палате общин и, помимо острого политического чутья, обладал «неуемной энергией, красноречием и чувством юмора». Сорокадвухлетний обаятельный барон унаследовал консерватизм отца, который, умирая, просил сына не допустить, чтобы «на охоте для каких-либо целей использовали автомобили», и прадеда, который «неустанно голосовал против закона о реформе избирательной системы» и «много раз стоял насмерть, защищая существующий порядок». Уиллоби де Брук считал, что индустриализация и демократия «оказывают ужасное влияние на нацию», говорил охотничьими и скаковыми метафорами и, как паратая гончая, собирал отовсюду «бэквудсменов». А лорд Холсбери в специальных посланиях к ним требовал «твердо отстаивать конституционное наследственное право и решительно отвергать любые попытки растоптать его».