Леоне спешился возле главных ворот Клэре незадолго до девятого часа. Его захлестнули воспоминания о прекрасной улыбке его тетушки и приемной матери, Элевсии де Бофор, бывшей матери-аббатисы, отравленной в этих стенах.

Изящная Элевсия, которая заливалась молодым смехом, когда, наступив на подол платья, с трудом удерживалась на ногах, обучая его премудростям игры в соул. Порой летними вечерами она показывала тонким пальцем на самую яркую звезду и говорила, закрыв глаза, полные печали и ласки:

— Пожелайте доброй ночи вашей матери, мой милый.

— А эта звезда и есть мадам моя мать?

— Разумеется, это моя сестра, моя Клэр, самая яркая из всех.

Элевсия умерла жуткой смертью в этом аббатстве, в котором она мечтала обрести покой. Леоне боролся с ненавистью, постепенно охватывавшей его. Элевсия де Бофор не потерпела бы этого.

Прижавшись лбом к потаенному окошку, Леоне долго убеждал привратницу-мирянку в непорочности своих помыслов и принадлежности к ордену госпитальеров

— А где же ваш восьмиконечный крест?[128]— спросила недоверчивая привратница.

— Я путешествую инкогнито. Так решил мой орден. Прошу вас, нельзя ли мне переговорить с вашей новой аббатисой? — повторил рыцарь в двадцатый раз.

Привратница внимательно рассматривала его через решетку.

— Если бы не ваша правильная речь и походные сапоги, я приняла бы вас за нищего!

Стараясь не выдать своего отчаяния, Франческо де Леоне продолжал настаивать любезным тоном:

— Можете ли вы позвать вашу сестру-больничную, Анне-лету Бопре? Она хорошо меня знает и сумеет развеять ваши сомнения.

— Нашу матушку?

— Аннелета?

— Ну да. Это наша матушка, слава Богу. Вот уж кого Он по праву взял под свое покровительство. Это ангел во плоти, нежный и сострадательный ко всем нам. Ангел, говорю я вам.

Столь лестный портрет вызвал у Леоне раздражение, которое ему с трудом удалось побороть. Он засомневался в том, что речь идет о той самой Аннелете Бопре, которую он так хорошо знал.

— Не будете ли вы так любезны известить ее о моем приезде? Прошу вас.

Привратница-мирянка прищурила глаза и поджала губы.

— Что ж... постараюсь.

Она с яростью захлопнула окошко, показывая тем самым, что разговор окончен.

Не прошло и трех минут, как калитка распахнулась словно от шквала ураганного ветра. Крупная женщина бросилась, словно молния, навстречу рыцарю:

— Боже милосердный, святая матерь Божья... Ах... какая радость... какое счастье... Рыцарь, ах... рыцарь...

Столь бурное выражение радости вызвало у Леоне улыбку.

— Матушка, я тоже счастлив, что наконец вижу вас. По правде говоря, я часто думал о вас... Мне не хватало вас. Я даже не мог надеяться, что вас выберут аббатисой Клэре.

— О! — зарделась от гордости бывшая сестра-больнич-ная. — Я совсем не заслуживаю такой чести. Но проходите, проходите же! А то мы торчим у ворот, как два столба! Вскоре наша славная Элизабо принесет вам в кабинет легкий завтрак и бодрящий напиток.

Леоне шел за Аннелетой по бесконечным коридорам. Под сводами, такими высокими, что они терялись в полумраке, раздавалось эхо их шагов. Струйки пара, вырывавшиеся у них изо рта, перемешиваясь, взлетали ввысь. Франческо де Леоне невольно остановился перед просторным рабочим кабинетом, в котором он часто навещал свою тетушку. Ан-нелета грустно улыбнулась.

— Я понимаю, что вы сейчас чувствуете. Я сама... Мне так хорошо в этом кабинете. Он успокаивает и поддерживает меня. Я провожу здесь целый день и добрую часть ночи в дружеском обществе. И все же мне кажется, что я занимаю не свое место.

— Это место подходит вам как никому другому, матушка. Говорю вам это от чистого сердца. Чудесная Элевсия любила вас не только как одну из своих дочерей, но и как друга.

Аннелета обошла массивный рабочий стол и, глядя куда-то вдаль, проговорила:

— Я всегда была преисполнена глупого тщеславия и считала себя сильнее других. Но должна вам признаться: мне так не хватает вашей тетушки!

Аннелета лихорадочно искала предлог, чтобы сменить тему, делавшую ее такой уязвимой. Она взяла в руки стопку бумаг, вздохнула и вспылила:

— Эти бумаги, листы, картулярии, регистрационные книги... Они никогда не заканчиваются! Это может свести сума самую прилежную из женщин! А потом, у меня ухудшается зрение. Мне приходится писать, вытянув руку и откинувшись всем телом назад. Наш епископ пообещал привезти мне из своей следующей поездки в Италию очки[129]. Я стану похожей на несчастную калеку![130]

— Вы говорите об этом откровенно, хотя другие тщательно скрывают свой недуг. Вы быстро привыкнете к очкам. К сожалению, рано или поздно этот предмет становится необходимым для всех нас, — утешил Леоне Аннелету.

— В самом деле, у всех стариков зрение постепенно слабеет. Зачем же они утверждают, будто видят так же хорошо, как дети? Что они еще очень молоды?

Странная улыбка, до сих пор незнакомая Леоне, озарила суровое лицо, которое он некогда находил неприятным. Ан-нелета прошептала:

— Как я рада, что вы приехали... Это подарок небес. Впрочем, я не сомневаюсь, что вас зовет долг и вы недолго пробудете у нас.

— Матушка, когда наши поиски завершатся, я приеду к вам надолго.

— Завершатся ли они когда-нибудь? — возразила Аннеле-та, но в ее голосе не было ни малейшей горечи.

— Возможно, не при нашей жизни. Одному Богу это известно, и я вверяю себя Ему.

— Аминь.

Молодая недельная монахиня[131], работающая на кухне, постучала в дверь.

— Войдите! — зычным голосом крикнула Аннелета.

Девушка робко вошла в кабинет и положила поднос на пол,