— Ты чё, не понял, падла?!? Гони ба…

— Сейчас, сейчас, — Гурьев сделал вид, что охлопывает карманы. — В макинтоше оставил. Пойдём в гардероб.

— Ну, ты!!!

— Я. Тебе хочется денег? Их есть у меня. Вставай и пошли. Можешь всю кодлу свою собрать.

Не дожидаясь реакции бандита, Гурьев поднялся, и, даже не потрудившись оглянуться, направился к выходу. Его противнику ничего не оставалось, как топать за ним. Гурьев увидел, как из углов зала появились ещё двое и потянулись следом. Ну, трое, это не очень много, с облегчением подумал Гурьев. Если драки не миновать, одежде конец, это ясно. Флинта жалко. Неплохой он малый.

— Эй! Гардероб там!

Гурьев продолжал двигаться в сторону выхода, словно разговаривали не с ним. Не доходя до главного выхода, он резко свернул и нырнул под главную лестницу, откуда через подвал можно было выскочить на задний двор.

— Эй! Эй!!! Ты, падла!!! Стоять!!!

Все трое ринулись под лестницу следом за Гурьевым. Подождав, пока они, сопя и матерясь, прогромыхают мимо него к запасному выходу, Гурьев неслышно скользнул назад и, заложив дверь стулом, в два прыжка преодолел оставшееся до парадного расстояние. Секунду спустя он запрыгнул в пролётку, где сидел бледный от ужаса Флинт, и рявкнул лихачу:

— Гони!!!

Пролётка резво взяла с места. Гурьев посмотрел на покрытый мелкой испариной лоб напарника и улыбнулся:

— Нельзя так сильно пугаться, партнёр. Есть опасность потерять лицо, а эта потеря большей частью невосполнима.

— Да-а, — плаксиво простонал Флинт, утираясь платком. — А он нас вместе видел. Теперь точно жизни не будет!

Мишима, выслушав рассказ Гурьева, поджал губы:

— Плохо. Ты их разозлил, теперь они не отстанут. В первую очередь от тебя.

— И что? — расстроился Гурьев. — Нужно было драться? Но…

— Что сделано – сделано, — кивнул Мишима. — В следующий раз я иду с тобой.

— Сэнсэй, — Гурьев опустил голову. — Прости меня. Я затеял игру не для того, чтобы ты вмешивался и вытаскивал меня, как нашкодившего щенка. Я…

— Помолчи, — оборвал его Мишима. — Ты – мой ученик. Больше, чем мой собственный сын. Я столько лет вкладывал в тебя душу не для того, чтобы потерять. Ты ещё молод, а на ошибках учатся. И никто не может предусмотреть всего. То, что ты сегодня уклонился от боя, было верным решением. Верным, но не окончательным. А закончить эту историю необходимо. И закончить, как следует. Завтра будет важный урок. Теперь иди, прими ванну и отдыхай, я сделаю тебе массаж. Когда вернётся Орико-чан, ты должен быть в полном порядке.

— Да, сэнсэй, — Гурьев благодарно поклонился.

Стояла отличная погода, дни были длинными, а ночи – короткими, и потому времени для тренировок не хватало. Вопреки объективным помехам, за две недели Гурьев сильно продвинулся вперёд – научился рубить настоящие головы. На какие только ухищрения не пускался прежде Мишима, чтобы привести чучела для упражнений с мечом к некоему подобию человеческих тел! Воистину, его изобретательность не ведала границ. Но ученик вырос.

С конца семнадцатого года в Москве никогда не было перебоев с трупами. Даже когда «чека» слегка утихомирилась, некоторые весьма специфические знакомства Николая Петровича Кима открывали ему доступ в самые невероятные места столицы. Например, морги. И не только обыкновенные, больничные, но и тюремные.

Гурьев давно научился превращать для себя любое занятие с Мишимой – что бы ни приходилось ему делать – в удовольствие. Собственно, это было самым первым навыком, без которого его дальнейшее обучение вряд ли могло быть успешным. Однако то, чем приходилось заниматься в эти дни, вернее, ночи, было качественным скачком. Гурьев не раз дрался до крови – не до юшки, до крови, и не раз его противники отправлялись в глубокий, иногда многочасовый нокаут. Но убивать ему пока не доводилось. Пока. А разделывать мечом покойников – и подавно. Но сэнсэй был настолько же неумолим, насколько терпелив. Как никогда. Надо – значит, надо. Пришлось научиться. Правда, с удовольствием не складывалось никак, и Гурьев после каждого урока отмокал в ванне по часу, а то и больше. Впрочем, человек – редкостная скотина: привыкает практически ко всему.

Мишима отпустил хватку только тогда, когда решил, что Гурьев готов. И события не заставили себя ждать.

Вечер складывался удачно. Гурьев закончил партию, получил выигрыш и посмотрел туда, где маячил у стола Флинт, пытаясь дотянуться без скамеечки до шара, лежащего почти в центре стола. Ухо уловило явный звуковой диссонанс, и Гурьев, расфокусировав зрение и тем самым увеличив угол обзора, увидел, как давешний громила, не пряча намерений, надвигается на него. Гурьев развернулся, запрыгнул на стол и уселся поудобнее, опершись на кий. Сняв очки, он близоруко прищурился и просиял:

— А, дружище. Давно не виделись. Как жизнь?

— Сёння не побегаешь, шустряк, — пообещал бандит и схватил Гурьева за рукав.

Гурьев подмигнул даже не бледному, а серому Флинту, которого зажали с двух сторон, и соскочил на пол:

— Ну, пойдём на воздух. А то жарко тут что-то.

Теперь бандиты, оставив Флинта, взяли Гурьева в «коробочку»: двое по бокам, один впереди и один сзади. В таком составе они оказались на заднем дворе.

— Бить будете, да? — дрожащим голосом спросил Гурьев.

— Поучим маленько, — с некоторым оттенком благодушия проворчал бандит, отступая на шаг и поплёвывая на ладони.

— Ты добрый, — Гурьев медленно вдохнул воздух животом и приготовился.

Это хорошо, что ты добрый, подумал он. Умрёшь быстро.

В следующий момент шея бандита непостижимым образом оказалась зажатой между ног Гурьева. Раздался противный хруст, и бандит начал оседать. Ещё до того, как тело коснулось земли, двое других, думавших, что они держат Гурьева, тоже отправились в Пустоту: один – с вбитым внутрь черепа носом, второй – с размозжённой гортанью. Всё – беззвучно и практически бескровно. Так, как учил Нисиро-о-сэнсэй.

Мишима осторожно опустил на землю четвёртого, стоявшего на атанде, и скользнул к месту схватки. Осмотрев трупы, повернул голову к Гурьеву:

— Хорошо. Но на будущее – работай молча, не болтай. Сбиваешь дыхание.

— Прости, сэнсэй. — Гурьев покаянно склонил голову набок.

Схватка принесла возбуждение, ранее им не испытанное. Гурьеву потребовалось почти две минуты, чтобы прийти в норму. Не было ни страха, ни жалости. Они сами выбрали смерть, подумал он. Сейчас или позже – никакой разницы. Я – только провожатый.

Когда четвёртый из бандитской команды открыл глаза, то решил, что находится в аду: было темно, воняло какой-то дрянью, а над ним склонились два аспидно-чёрных лика с глазами, но без ртов, носов и ушей. Бандит хотел крикнуть, но из горла просочился лишь тоненький, едва слышный писк. В то же мгновение на его лицо легла жёсткая рука, холодная и шершавая, как наждак: