Энджи повела его в соседнее помещение, где он увидел детскую кроватку. Возле нее стояла другая медсестра и что-то писала в карточке.

Габриель подошел к кроватке, заглянул в нее.

Маленький белый сверток, лежащий неподвижно. Красноватое личико и черные волосики, частично прикрытые крошечным розовым вязаным чепчиком.

– У нее… есть волосы, – отрешенно произнес Габриель.

– Причем их много, – сказала стоявшая рядом Энджи. – Почти девять фунтов веса. И рост девятнадцать дюймов. Крупный у вас ребенок.

Энджи достала сверток из кроватки и принялась качать.

– Мы дадим вам браслет. Такой же, как у вашей дочери. Чтобы мы сразу видели, что это ваш ребенок.

Вторая медсестра надела на правое запястье Габриеля белый пластиковый браслет.

– Хотите ее подержать?

Габриель кивнул, вытирая липкие ладони о зеленую ткань хирургического костюма.

Энджи передала ему ребенка. И сейчас же его дочь открыла свои большие синие глаза, уставившись на отца.

Их глаза встретились. Габриелю показалось, что окружающий мир замер.

Потом малышка зевнула, широко открыв розовый ротик, и снова погрузилась в сон.

– Какая она красивая, – прошептал Габриель.

– Согласна с вами, – подхватила Энджи. – И здоровая. Роды были тяжелыми, но на ней это не сказалось. А то, что личико у нее сейчас морщинистое, вы не волнуйтесь. Все младенцы рождаются такими. Скоро оно станет гладеньким.

Лица отца и дочери разделяла пара дюймов.

– Ну, здравствуй, Фаршированный Блинчик. Я твой папочка. Я так давно ждал, когда ты появишься. Я тебя очень люблю. – Он почти прижал ребенка к себе, слушая ее тихое дыхание. Даже сквозь пеленки было слышно, как ровно бьется маленькое сердце. – Моя жена, – хрипло проговорил Габриель, чувствуя, как к глазам снова подступают слезы. Он даже не пытался их смахнуть.

Медсестры переглянулись.

– А разве доктор Рубио ничего вам не говорила? – спросила Энджи.

Габриель покачал головой и еще крепче прижал к себе дочь.

Энджи вопросительно взглянула на вторую медсестру. Та нахмурилась:

– Она должна была сразу выйти к вам. Вы уж ее извините. Я же говорила вам: ночь выдалась сумасшедшая. А потом еще смена дежурства. – Энджи указала на стул. – Вы посидите тут с дочкой, а я попробую разыскать доктора.

Габриель послушно уселся, прижимая к сердцу белый сверток.

Лица медсестер были красноречивее слов.

Нет, не придется ему, замирая от радости, везти Джулию домой.

Не будет он наслаждаться зрелищем Джулии с их ребенком на руках.

Он ее потерял. Подобно Данте, потерявшему Беатриче, он потерял свою любимую женщину.

– Не уберег я тебя, – прошептал Габриель.

Он плакал, прижимая к груди свою долгожданную дочку.

Габриель сидел с Фаршированным Блинчиком на руках. Время потеряло для него всякий смысл. Перед глазами мелькали картины ближайшего будущего. Он видел, как привозит малышку из больницы домой, как кормит ее посреди ночи, снова укладывает и возвращается в пустую спальню.

Никогда еще он не чувствовал себя настолько одиноким.

В своей жизни он любил единственную женщину. Вначале – как язычник, стремясь поклоняться ей, словно идолу. Потом наступило прозрение и он понял: есть нечто более важное, чем его любовь к ней. Например, ее счастье.

Габриель и сейчас видел сцену их прощания. Руку Джулии, сжавшую ему пальцы. Он слышал ее шепот: «Я не жалею о своей беременности».

Теперь бы пожалела. Этой беременностью он забрал у нее жизнь.

Габриель больше не мог сдерживать рыдания.

Он потерял свою прекрасную единственную Джулианну.

* * *

Мобильник был при нем, но Габриель не чувствовал в себе сил с кем-либо разговаривать. Из полученных эсэмэсок он узнал о скором приезде Ричарда и Рейчел. Ребекка готовила дом к приезду гостей и новорожденной. Келли сообщала, что заказала цветы и воздушные шары, которые вскоре должны доставить в больницу.

У Габриеля не хватало духу сообщить им всем, что Джулианны больше нет.

Он разглядывал личико спящей дочери и думал, как будет растить ее один. Он ведь так рассчитывал на Джулианну, не допуская и мысли, что своим эгоизмом может ее погубить.

Горе и чудовищная усталость заслонили от Габриеля весь остальной мир. Услышав чьи-то шаги, он заставил себя открыть глаза и вновь увидел перед собой такие же уродливые туфли.

– Профессор Эмерсон.

Он узнал голос доктора Рубио и поднял голову.

Вид у гинеколога был очень усталый.

– Я сожалею, что так получилось. У нас одновременно возникло несколько чрезвычайных ситуаций. Я никак не могла выйти к вам. Простите, что заставила вас так долго ждать и…

– Я могу ее видеть? – перебил врача Габриель.

– Конечно. Но я должна вам кое-что объяснить. Ваша жена…

Ему хотелось заткнуть уши. Он был весь пронизан душевной болью. Сейчас ему вспоминались все его разговоры с Джулией о детях.

Это была его вина. Он подталкивал Джулию к зачатию. Эгоистично радовался, когда она забеременела. А ведь она была совсем не готова к беременности.

Он, только он и виноват. Его семя погубило ее.

Габриель опустил голову. Отчаяние и боль – это все, что он сейчас чувствовал.

– Профессор Эмерсон! – Доктор Рубио подошла к его стулу. – Профессор Эмерсон, вы нормально себя чувствуете?

Она говорила по-английски с легким акцентом. Потом она что-то пробормотала по-испански. Габриель понял лишь отдельные слова.

– Я могу ее видеть? – снова спросил он.

– Конечно. – Доктор Рубио кивнула в сторону двери. – Еще раз прошу извинить, что вас заставили так долго ждать. Но персонал действительно был очень загружен.

Габриель медленно встал. Доктор Рубио указала на кроватку. Габриель положил туда дочь. Доктор Рубио вышла первой, катя перед собой кроватку.

Габриель вытер платком лицо, стараясь не смотреть на вышитые инициалы. Платок был подарком Джулианны. Еще одно напоминание о щедрости ее души и сердца. Габриель жалел, что не надел звезду Давида, подаренную ему на годовщину их свадьбы. Это принесло бы ему хоть какое-то утешение.

Бредя за доктором Рубио, Габриель проходил через какие-то помещения, пока не оказался в очень просторной палате с несколькими койками.

– Вот она.

Габриель остановился как вкопанный.

Джулианна лежала на одной из коек, а медсестра, склонившись над ней… делала ей укол. Габриель увидел, как дернулись ее ноги под одеялом. Потом она застонала.