но от этого руки у него не становились теплее. Его пальцы оставались холодными, и мне стало холодно, я начала дрожать — лихорадочный жар покидал мое тело.

Плотная ткань ширмы затеняла дневной свет, и оттого руки аптекаря казались особенно темными на моей белой груди. Однако тени между толстыми, неуклюжими пальцами не были темными. Они показались мне… голубыми. Я прикрыла веки, и тут же у меня перед глазами закружилась разноцветная карусель. Когда я открыла их снова, голубой свет, исходящий от рук Раймона, не исчез.

В голове у меня просветлело, я попыталась подняться, чтобы получше рассмотреть, что он делает.

Раймон легким движением заставил меня лечь. Я опустила голову на подушку, искоса наблюдая за ним. Я не бредила. Во всяком случае, так мне казалось. По мере того как руки Раймона медленно скользили по моему телу, вокруг них возникало какое-то розовое и бледно-голубое свечение, озарявшее мою кожу. В груди потеплело, и это было естественное, здоровое тепло, а не лихорадочный жар. Легкая воздушная волна, проникшая за ширму, шевельнула волосы у меня на висках, но мне не было холодно.

Раймон пребывал все время в одной позе — стоял, склонившись надо мной. Лица, скрытого под капюшоном чужой сутаны, почти не было видно. Спустя некоторое время, показавшееся мне бесконечно долгим, он очень медленно перенес руки с груди мне на плечи, затем еще медленнее перешел к моим рукам, задержавшись на плечевом и локтевом суставах, запястье и суставах пальцев. Боли заметно поубавились, и мне казалось, что я вижу мерцающий свет, излучаемый моим телом.

Ни на минуту не отнимая рук, он все так же медленно поводил ими по моим ключицам и двинулся вниз, слегка нажимая ладонями на ребра.

Но самым удивительным было не столько то, что я не испытывала ни малейшей неловкости от его прикосновений, но также и то, что мое измученное тело полностью отдалось во власть его рук, сделавшись послушным, словно расплавленный воск. Только кости оставались твердыми.

Я ощущала все более интенсивное тепло, исходящее от этих больших, сильных рук. Они неустанно скользили по мне, и я почти физически чувствовала, как гибнут бактерии в моей крови, а значит, организм очищается от инфекции. Более того, я опять-таки почти физически ощущала каждый орган в его естественных размерах и видела его так же явственно, как если бы он лежал у меня на ладони. Вот совершенно пустой желудок, увеличенная, острая печень, кишки, причудливо переплетающиеся между собой, аккуратно упакованные в плотную мышечную ткань, напоминающую сумку. Тепло проникало в каждый орган, согревая его подобно маленькому солнцу.

Раймон замер, обхватив обеими руками мой разбухший живот. Мне показалось, что он нахмурился, но трудно сказать с полной уверенностью. Раймон насторожился, прислушиваясь к характерным больничным звукам, доносившимся издалека. Никаких шагов поблизости также не было слышно. Я невольно содрогнулась, когда его рука скользнула вниз и очутилась у меня между бедрами, но легшая на живот вторая рука тут же успокоила меня. В следующее мгновение его грубоватые пальцы проникли внутрь. Я зажмурилась и замерла от страха, но мои внутренние органы спокойно отреагировали на вторжение.

Пальцы скользнули дальше и достигли матки. Стенки матки судорожно сжались, причинив мне острую боль. Я застонала, но Раймон укоризненно покачал головой, и я, сделав над собой усилие, немедленно умолкла.

Одна рука Раймона мягко нажимала время от времени на живот сверху, в то время как пальцы другой продолжали исследовать матку. Вдруг он замер, бережно, словно хрупкий стеклянный сосуд, держа между руками источник моей боли.

— Ну а теперь, — мягко проговорил он, — зови его. Зови своего рыжего молодца.

Пальцы его обеих рук — одна внутри, другая снаружи — надавливали с такой силой, что я уперлась ногами в кровать, чтобы удержаться в нужном положении. Но я для этого была слишком слаба. А он все продолжал сдавливать этот хрупкий сосуд.

Мое сознание помутилось, сделалось хаотичным. Горе, отчаяние и страх переполняли меня, и я отчетливо ощутила запах смерти.

Мысленно взывая о помощи, я вновь услышала тот же голос, повторяющий терпеливо, но твердо: «Зови же его».

И я закричала изо всех сил:

— Джейми! Джейми!

Словно электрическая искра пронзила мой живот, и по телу прокатилась горячая волна. Мертвая хватка Раймона ослабла, чувство покоя и гармонии наполнило меня. Кровать задрожала, когда он нырнул под нее, и как раз вовремя.

— Миледи, с вами все в порядке? — осведомилась сестра Анжелика, появившаяся возле меня.

В ее сочувственном взгляде читалась готовность к худшему. Сестры знали, что я должна умереть, и дежурившей сейчас Анжелике предстояло позвать ко мне священника.

Она осторожно провела рукой по моей щеке и лбу, затем снова по щеке… Простыня лежала скомканной у моих ног, рубашка была распахнута. Руки Анжелики скользнули мне под мышки, растерянно задержались там на мгновение.

— Слава богу! — воскликнула она, давая волю слезам. — Жар прошел!

Она вновь наклонилась ко мне, желая получше удостовериться, что жар отступил не потому, что я умерла…

Я слабо улыбнулась ей:

— Скажите матери Хильдегард, что все в порядке.

Сестра кивнула, заботливо поправила на мне простыню и выбежала из палаты. Едва складки ширмы сомкнулись, Раймон вылез из-под кровати.

— Мне нужно идти, — сказал он, пощупав мой лоб. — Поправляйся, мадонна.

Несмотря на слабость, я приподнялась и схватила его за руку. Провела рукой по его предплечью, как будто что-то искала, но не могла найти. Его кожа была совершенно гладкой, без каких-либо шрамов. Он удивленно посмотрел на меня:

— Что это значит, мадонна?

Я откинулась назад, разочарованная. Я была слишком слаба и не задумывалась над своими словами:

— Я хотела проверить, если ли у вас шрам от прививки.

— Прививки?

Судя по его лицу, он совершенно не понимал, о чем идет речь.

Я уже обладала достаточным жизненным опытом, чтобы уметь читать по лицу.

— Почему вы продолжаете называть меня мадонной?

Руки мои задержались на опавшем животе, как бы боясь потревожить его зыбкую пустоту.

— Я же потеряла своего ребенка.

Он выглядел слегка удивленным.

— Я называл вас мадонной не потому, что вы были с ребенком, миледи.

Уставшие, совершенно без сил, мы ощущали себя так, будто оказались в замкнутом пространстве, где время остановилось и не существовало будущего; единственное, что там оставалось, — это истина.

— Тогда почему же?

В сущности, я не ждала от него ответа, но он ответил:

— Вокруг каждого человека существует некое поле, окружающее его подобно облаку. И каждому человеку присущ свой цвет. Ваше облако голубого цвета, такого же, как покрывало Святой Девы Марии, и такого же, как у