— Конечно! — сказал граф. — Река! Как я не подумал! До Орлеана она не судоходна, из-за частых паводков берега малонаселены, города расположены редко, и вы сможете миновать их ночью, как Невер.

— Не судоходна, сударь?

— Торгового сообщения нет. Лодками пользуются рыбаки и рабочие, которые вычерпывают со дна песок, больше никто. Бонапарт пытался расширить реку от Орлеана до Нанта, чтобы по ней могли ходить баржи, но, насколько мне известно, не преуспел. За Бриаром суда ходят новым поперечным каналом, так что река заброшена.

— Но сможем ли мы по ней спуститься, сударь? — спросил Хорнблауэр.

— О да, — отвечал граф задумчиво. — Летом, в маленькой гребной лодке. Во многих местах река будет труднопроходима, но не опасна.

— Летом! — воскликнул Хорнблауэр.

— Да, конечно. Вам нужно подождать, пока лейтенант поправится, построить лодку — полагаю, моряки могут построить себе лодку? На это уйдет некоторое время. В январе река замерзает, в феврале начинается разлив и длится до марта. В это время ничто живое не удержится на ее поверхности, не говоря уже о том, что вам было бы холодно и сыро. Думаю, вам придется гостить у нас до апреля, капитан.

Это было совершенно неожиданно. Ждать четыре месяца! Хорнблауэр растерялся. Он рассчитывал двинуться к Англии через несколько дней, в крайнем случае — через три-четыре недели. За последние десять лет ему не случалось провести в одном месте четыре месяца кряду, — кстати, за эти десять лет он и в общей сложности не провел на берегу четырех месяцев. Он тщетно искал выход. Ехать по дороге — значит связаться с лошадьми, с каретой, встречаться с людьми самого разного толка. Он не сможет провезти Буша и Брауна с собой. А если спускаться по реке, то, несомненно, надо ждать. За четыре месяца Буш встанет на ноги, летом не придется ночевать в трактирах, спать можно будет на берегу, избегая общения с французами, плыть по течению до самого моря.

— Если взять с собой удочки, — добавил граф, — городские жители сочтут вас отдыхающими любителями рыбной ловли. По причинам, которые я не могу вполне уяснить, рыболова невозможно заподозрить в дурных намерениях — разве что по отношению к рыбе.

Хорнблауэр кивнул. Странно, что за секунду до того он тоже представил, как течение несет лодку с торчащими из нее удочками мимо безразличных обывателей. Более безопасного способа пересечь Францию нельзя и вообразить.

И все же апрель?.. Ребенок родится. Леди Барбара, возможно, вообще позабудет о его существовании.

— Мне кажется чудовищным обременять вас на протяжении всей зимы, — сказал он.

— Уверяю вас, капитан, и госпоже виконтессе, и мне ваше присутствие доставит величайшую радость.

Оставалось покориться.

Лейтенант Буш следил, как Браун пристегивает последним ремешком его новую деревянную ногу, а Хорнблауэр из другого угла комнаты наблюдал за обоими.

— Стой тянуть, — сказал Буш. — Закрепляй.

Буш сел на край кровати и на пробу повел ногой.

— Хорошо, — объявил он. — Подставь-ка плечо. Ну, тяни, чтобы небу стало жарко.

Буш встал, цепляясь за мощное плечо Брауна; Хорнблауэр, следивший за своим лейтенантом, увидел, как на его лице проступило болезненное изумление.

— Господи! — слабо выговорил Буш. — Палубу-то качает!

У него закружилась голова — неудивительно, столько времени пролежать или просидеть! Очевидно, ему казалось, будто пол под ногами вздымается и падает, а судя по движениям, стены еще и вращались. Браун спокойно стоял, пока Буш осознавал это неожиданное явление. Наконец Буш стиснул зубы, перебарывая слабость. Лицо его ожесточилось.

— Прямо руль, — скомандовал он Брауну. — Курс на капитана.

Браун медленно пошел к Хорнблауэру, Буш цеплялся за его плечо, кожаный кружок на конце деревяшки со стуком опускался на пол при каждой попытке сделать шаг — Буш слишком высоко заносил ногу, а другое, здоровое, колено подгибалось от слабости.

— Господи! — повторил Буш. — Помалу! Помалу!

Хорнблауэр успел вскочить, подхватить Буша и опустить его в кресло. Тот тяжело отдувался. Крупное лицо, побледневшее от долгого затворничества, стало совсем белым. Хорнблауэр с тоской вспомнил прежнего Буша, могучего, уверенного в себе, с лицом, словно вырубленным из цельного куска дерева. Тот Буш ничего не страшился и был готов ко всему. Теперешний Буш испугался своей слабости. Ему и в голову не шло, что придется заново учиться ходить, и что делать это на деревяшке — вообще отдельная история.

— Отдохните, прежде чем начинать снова, — сказал Хорнблауэр.

При том, как Буш устал от своей беспомощности, как рвался он быть деятельным, в следующие несколько недель Хорнблауэру порой приходилось ободрять его в желании двигаться. Препона вставала за препоной, всякий раз неожиданная и всякий раз огорчала Буша непропорционально своему масштабу. Лишь через несколько дней он превозмог слабость и головокружение и, как только смог опираться на деревяшку, обнаружил — с ней все решительно не так. Трудно было подобрать подходящую длину, к тому же выяснилась удивительная вещь — важно расположить кожаный кружок под строго определенным углом к черенку. Браун и Хорнблауэр на верстаке в конюшне раз пять переделывали протез. Колено, на которое Буш опирался при ходьбе, распухло и воспалилось, пришлось изготовить прокладку для коленной чашечки, не раз и не два переделывать выемку на верхнем конце деревяшки, а Бушу — упражняться помаленьку, чтобы кожа на колене загрубела. А когда он падал — это случалось часто, — то всякий раз ударялся культей, которой ушибы причиняли невообразимую боль. С другой стороны, уроки ходьбы помогали скоротать долгие зимние дни.

Однажды по приказу Бонапарта всех новобранцев со всей округи вновь подняли на поиски канувших как в воду англичан. Они пришли в проливной дождь, десяток дрожащих от холода мальчишек и сержант, мокрые до нитки, и едва сделали вид, будто обыскивают дом и пристройки — Хорнблауэр, Буш и Браун в это время благополучно лежали под сеном на неприметном чердачке. Рекрутов покормили на кухне по-царски, и они, наевшись досыта впервые за долгое время, отправились искать беглецов в другом месте — осмотрены были все дома и деревни на мили вокруг.

Следующим событием в однообразной жизни замка де Грасай стало опубликованное бонапартистской печатью сообщение, что английские капитан и лейтенант, Хорнблауэр и Буш, утонули в Луаре при попытке бежать от охраны, которой поручено было отвезти их в суд. Поделом им (замечал бюллетень), смерть спасла негодяев от расстрела, несомненно ожидавшего их за наглые пиратские действия в Средиземном море.

Хорнблауэр со смешанным чувством прочел сообщение, которое граф ему показал, — не всякому выпадает честь увидеть собственный некролог. Сперва он даже порадовался: теперь, когда полиция их больше не ищет, бежать будет значительно легче. Но радость была недолгой — ее вытеснили другие чувства. Мария в Англии сочтет себя вдовой в то самое время, когда должен родиться ребенок. Как она это перенесет? Хорнблауэр знал, знал вопреки желанию, что Мария любит его всем сердцем, любит до безумия. Бог весть, как она себя поведет, узнав о его смерти. Это станет для нее крушением. И все же у нее будет пенсия, средства к существованию, дитя, которым утешатся. Быть может, неосознанно она начнет строить для себя новую жизнь. Хорнблауэр мысленным взором видел Марию в глубоком трауре, ее обреченное лицо, мокрые от слез красные щеки, обветренные руки сжимаются и разжимаются. Такой она была в тот летний день, когда маленького Горацио и маленькую Марию похоронили в общей могилке.