остальных, но и он чувствует этот феномен. Чувствует глухую, безнадежную депрессию, полностью подчиняющую человека и совершенно непреодолимую.

– Но эта станция – один из важнейших научных центров в мире! Призраки в таком месте?

– Это новый вид призраков, – пояснил Форд. – И он же один из старейших. А также самых опасных. Дорогой мой, современная наука проделала полный цикл и создала своих привидений. И теперь я должен отправиться в Антарктиду и заняться экзорцизмом.

– О боже… – вздохнул Халлидей.

Raison d’etre[52] станции был подземный зал, известный под непочтительным прозвищем Черепушка. Он словно бы явился из античного мира – Карнаки[53], Вавилона или Ура[54], – высокий и совершенно пустой, не считая двойного ряда огромных колонн вдоль стен.

Герметичные пластиковые колонны двадцати футов высотой и шести футов в диаметре, неотличимые одна от другой. Внутри каждой находился недавно разработанный, совершенный радиоатомный мозг. Они назывались интеграторами.

Не являясь коллоидами, интеграторы состояли из мыслящих машин, элементы которых взаимодействовали со световой скоростью. Строго говоря, они не были роботами, но не были и свободным разумом, способным к самопознанию. Ученые разобрали по косточкам все составляющие мыслящего мозга, создали усиленные аналоги и получили тонкие, превосходно отлаженные организмы с фантастически высоким ай-кью. Они могли работать отдельно или подключаться к общей цепи. При этом их возможности пропорционально возрастали.

Главным достоинством интеграторов было быстродействие. Они отвечали на любые вопросы, решали сложнейшие задачи. Могли вычислить орбиту метеорита за считаные секунды, тогда как опытному астрофизику на это потребовалась бы не одна неделя. В стремительном, хорошо отлаженном мире 2030 года время было бесценным. За пять лет работы интеграторы доказали, что они тоже бесценны.

Но даже супермозг ограничен. Он не способен к самосовершенствованию, потому что лишен собственного «я».

В Черепушке стояло тридцать колонн, и в каждой с пугающей скоростью работал радиоатомный мозг. Они не допускали ошибок.

Это был тонкий, чувствительный и мощный разум.

Ларри Крокетт был крупным краснолицым ирландцем с иссиня-черными волосами и горячим нравом. Сейчас он сидел за обеденным столом напротив доктора Форда, наблюдая за тем, как из раздаточного автомата появляется десерт, и больше его ничто не интересовало. Психиатр не сводил с него настороженных глаз.

– Вы меня слышите, мистер Крокетт?

– Что? Ах да. Нет, ничего страшного. Просто чувствую себя погано.

– После смерти Бронсона ваше место занимали шесть человек. И все они чувствовали себя погано.

– Ну так поживите здесь в одиночестве, погребенным подо льдом.

– Они и раньше жили в одиночестве, на других станциях. Так же как и вы.

– Ну, не знаю. – Крокетт с бесконечно усталым видом пожал плечами. – Может, и мне стоит уволиться.

– Вы… боитесь здесь оставаться?

– Нет. Здесь нечего бояться.

– Даже призраков? – спросил Форд.

– Призраков? Они оживили бы атмосферу.

– Вы были энергичным человеком, пока не оказались здесь. Собирались жениться, старались продвинуться по службе…

– Да.

– И в чем же дело? Потеряли интерес?

– Можно сказать и так, – признал Крокетт. – Я не вижу смысла… ни в чем.

– Но вы ведь совершенно здоровы. Это подтверждают тесты, которые я вам предложил. Здесь поселилась глубокая черная депрессия, я сам ее ощущаю.

Форд помолчал. Тупая усталость, что пряталась в дальнем углу сознания, медленно подкралась к нему ледяным апатичным приливом. Он огляделся. Станция имела веселый и яркий современный вид. Но сейчас такой вовсе не казалась.

– Я изучал интеграторы, – сказал он. – Это интереснейшая тема.

Крокетт не ответил. Он рассеянно смотрел в свою кофейную чашку.

– Интереснейшая, – повторил Форд. – Между прочим, вы не знаете, что случилось с Бронсоном?

– Конечно знаю. Он сошел с ума и покончил с собой.

– Прямо здесь.

– Верно. И что с того?

– Остался его призрак, – ответил Форд.

Крокетт поднял голову, отодвинул стул и завис где-то между смехом и полным изумлением. В конце концов он решил рассмеяться, но получилось не очень-то весело.

– Значит, не только Бронсон сошел с ума, – заметил он.

Форд усмехнулся.

– Давайте спустимся и посмотрим на интеграторы, – предложил психиатр.

Крокетт посмотрел ему в глаза и встревоженно нахмурился. Он нервно постучал пальцами по столу:

– Вниз? Зачем?

– Вы против?

– Какого черта? Нет, конечно, – ответил Крокетт после паузы. – Просто…

– Там воздействие усиливается, – предположил Форд. – Рядом с интеграторами вы острей ощущаете депрессию.

– Допустим, – пробормотал Крокетт. – И что дальше?

– Проблемы исходят оттуда. Это очевидно.

– Все работает как надо. Мы вводим вопросы и получаем точные ответы.

– Я говорю не о разуме, – подчеркнул Форд. – Мы обсуждаем эмоции.

– У этих проклятых машин нет эмоций, – коротко рассмеялся Крокетт.

– Собственных нет. Они не способны ничего создавать, все возможности в них встроены. Но послушайте, Крокетт, мы говорим о сверхсложной мыслящей машине, радиоатомном мозге, и ему необходимы повышенная чувствительность и восприимчивость. Так должно быть. Вот поэтому можно составить цепь из тридцати узлов – вы находитесь в точке равновесия магнитных потоков.

– Ну и?..

– А что произойдет, если поднести к компасу магнит? Компас намагнитится. А интегратор на… что-нибудь еще сделает. А он ведь тщательно настроен, превосходно сбалансирован.

– Вы хотите сказать, что он сойдет с ума? – спросил Крокетт.

– Это слишком простое объяснение, – ответил Форд. – Безумие предполагает изменчивость. У него есть неустойчивые периоды. А мозг интегратора… да, сбалансирован. Он застыл в четких пределах и не покидает своей орбиты. Но при этом по-своему крайне чувствителен, потому что так и должно быть. Его сила оборачивается слабостью.

– Вот как?

– Вам приходилось общаться с душевнобольными? – спросил Форд. – Уверен, что нет. На чувствительных людей это действует. Интегратор чертовски внушаем, куда сильней, чем человек.

– Вы говорите о наведенном безумии? – спросил Крокетт.

– Я бы назвал это индуцированной фазой безумия, – удовлетворенно кивнул Форд. – Интегратор не может следовать паттерну безумия. Это же просто радиоатомный мозг. Но он восприимчив. Возьмите чистый граммофонный диск и сыграйте какую-нибудь мелодию – игла вырежет канавки на воске, и вы сможете повторять запись снова и снова. Интегратор имеет сходство с таким чистым диском. Почти неуловимое сходство, обусловленное тонкостью настройки мыслящего аппарата. О свободной воле речи здесь не идет. Сверхчувствительный интегратор просто записал ментальный паттерн и воспроизвел его. Паттерн Бронсона.

– Так, значит, машина сошла с ума, – сказал Крокетт.

– Нет, безумие предполагает самосознание. Интегратор только записывает или воспроизводит. Поэтому все шесть прежних операторов и сбежали со станции.

– Пожалуй, я поступлю так же. Пока сам не сошел с ума. Здесь… довольно мерзко.

– И в чем это выражается?

– Я бы покончил с собой, не будь это так сложно, – коротко объяснил ирландец.

Форд достал целофлексовый блокнот и полистал его:

– У меня с собой история болезни Бронсона. Вам что-нибудь известно