Вскоре Хансен приезжает снова. Июнь выдался жарким, но горло у Мунка болит по-прежнему. Однако это не мешает ему много говорить – он словно боится не успеть сказать что-то важное. Мунк раскаивается, что продал так много картин. Рассказывает, что приводит в порядок свои бумаги: среди них много интересных писем от немцев, несколько от французов и ни одного из Англии. Сожалеет, что в данных обстоятельствах не может переписываться со своими немецкими друзьями. Замечает, что, возможно, ошибается насчет Сёренсена, но все равно не хочет иметь с ним дела – тот, мол, идеалист и прожженный делец в одном лице.

Потом художник начинает работу над портретом – осторожно и неуверенно. Хансен сидит на скамейке у живой изгороди. Дело идет медленно. Мунк делает набросок углем на холсте, и оба оказываются наброском довольны. Мунк приносит медаль Гёте, присланную в свое время из Германии с личным приветом от Гинденбурга, и с гордостью сообщает, что из норвежцев только Руал Амундсен, Вигеланн и он сам имеют такую награду.

В следующий приезд Хансена, в середине июля, Мунк говорит, что доволен эскизами и не хочет писать дальше, поскольку боится все испортить. Он показывает Хансену последнюю версию «Женщин на мосту» и говорит, что нигде в другом месте он не видел такого света, как в Осгорстранне, – такого бледного света летних ночей.

Позже, уже осенью, Мунк вдруг заявил, что пишет вовсе не портрет, а картину, используя Хансена как модель. Он пишет несколько вариантов, фотографирует, делает наброски, в том числе этюд рук Хансена. Потом он прикрепляет рисунок к холсту, добавляет к нему эскиз головы – и пишет с этого коллажа акварель!

Настроение Мунка весьма переменчиво и не в последнюю очередь зависит от хода войны. В середине августа в Осло и Акере были арестованы полицейские. Одного из них казнили почти сразу же – после спешного «судебного разбирательства». Это очень пугает Мунка. Он опасается сделать что-нибудь не так, за что его расстреляют. Эти страхи странным образом сочетаются с заботами, куда деть фрукты из сада и хранящиеся в доме излишки продовольствия. Кроме того, Мунк жалуется на то, что его обязывают возделывать землю, которой он владеет. А заниматься сельским хозяйством совсем не дешево! Его письму в налоговую службу Акера не откажешь в остроумии: «Налоговая служба в ужасе от моих огромных расходов на земледелие. Я хочу сообщить, что в полной мере разделяю это чувство».

Хансен – ведь он все-таки торговец картинами – исподволь пытается заключить с Мунком несколько сделок, но художник заявляет, что до нового года вообще не собирается ничего продавать. В противном случае ему придется уплатить слишком большие налоги.

В последнюю осень своей жизни Мунк возвращается мыслями к прошлому. Он находит старую коробку и перечитывает письма тетушки Карен: «Из них видно, как она заботилась обо мне. Письма разных лет, письма, полученные мной во всех моих странствиях – и по Норвегии, и за границей».

Здоровье Мунка не было особенно крепким, но свое восьмидесятилетие 12 декабря он встретил в неплохой форме. Художник даже принял гостя – «личного врача» Кристиана Шрейнера. Несмотря на военное время, ему пришло много поздравлений, в том числе несколько из Германии. Юный художник Альф Рольфсен вспомнил Тициана, у которого, по рассказам, творческий расцвет пришелся на последние 10 лет жизни. Умер же он на сотом году от чумы: «Весьма утешительно думать, что чума нам теперь больше не угрожает».

Мунк отпраздновал день рождения на свой манер. Он вырезал и напечатал на своем прессе ксилографию «Поцелуй на природе». Сплетенные в объятиях мужчина и женщина, их тела сливаются с окружающей их дикой природой, намеченной едва заметными штрихами.

19 декабря взорвался немецкий склад на Филипстадкайа – очевидно, вследствие диверсии. Взрыв напугал все Осло, от него занялись пожары по всей округе, во многих домах вылетели стекла. Вероятно, именно в этот день Мунк и простудился.

13 января 1944 года его посетил Кристиан Шрейнер и получил в подарок экземпляр «Поцелуя на природе». Несколько дней спустя заехал Рольф Хансен в надежде купить что-нибудь из графики, коль скоро новый год уже наступил. Но Мунк сказал, что это подождет. Портрет Хансена, начатый осенью, он тоже еще не закончил.

В один из следующих дней Мунк заказал каменную форму для литографии в типографии «Грёндал и сын». Мотив, над которым он начал работать, практически один в один повторял известную картину, написанную около 50 лет назад, – это был портрет давно ушедшего друга Ханса Егера.

Идея была довольно странной: Мунк уже много лет не занимался литографией. И хотя он все время утверждал, что не повторяется, а развивает свои мотивы, это вряд ли можно сказать о портрете Егера. Две версии, которые разделяет полстолетия, практически идентичны.

Работа продвигалась туго. Первая литография не понравилась Мунку. После нескольких пробных оттисков он попросил обтесать камень и начал все сначала; наконец у него получился Егер, которым художник мог быть доволен: лицо на литографии разделено на две половины, светлую и темную; презрительным взглядом Егер смотрит на мир, который не принимал, да, наверное, и не понимал. В типографии Грёндала Мунк заказал сразу 60 экземпляров литографии.

20 января Шрейнер снова посетил Мунка и нашел его очень усталым. Тем не менее художник пытался работать: он раскрашивал один из оттисков «Поцелуя на природе». Два дня спустя на одном из экземпляров литографического портрета Егера он написал: «С дружеским приветом и пожеланиями счастливого Нового года. 22–1–44 – Крафт». Вполне возможно, что этот оттиск он намеревался подарить Эрику Крафту из Крагерё, который послужил моделью для мальчика с полотна «История». Крафт по-прежнему жил в этом прибрежном городке, торговал рыбой и время от времени посылал Мунку знаменитую треску из Крагерё, любимое блюдо художника.

На следующий день, 23 января 1944 года, Мунк не смог встать с постели. Когда пришла экономка Лив Берг, художник попросил ее обтереть его влажным полотенцем – должно быть, она и раньше ухаживала за ним, когда он был болен. Лив Берг выполнила просьбу. Потом Мунк попросил посадить его в кровати, но, поскольку сам он приподняться не мог, это оказалось делом нелегким. «У меня тяжелое тело», – сказал он.

На завтрак должен был прийти Кристиан Шрейнер – вероятно, поэтому Лив Берг посчитала, что нет необходимости вызывать врача. Есть приготовленную еду Мунк не смог, и по совету Шрейнера экономка сделала художнику гоголь-моголь, который он съел, и поблагодарил экономку, сказав, что было вкусно. Шрейнер видел, что Мунк очень слаб, но посчитал, что ночь тот переживет.

Пока профессор был рядом, Мунк находился в полном сознании. Он попросил Шрейнера переставить кое-что в соседней комнате, прежде чем тот уйдет, и потом спросил Лив Берг, было ли его желание выполнено. Но, получив ответ на вопрос, сразу впал в забытье. Экономка, как обычно, приготовила обед – омлет с ветчиной, но Мунк есть был не в состоянии.

Стемнело рано. На улице были слякоть и туман, всего несколько градусов тепла, шел мокрый снег. Лив Берг все время находилась рядом. Несколько раз художник открывал глаза и обводил взглядом стены. Около шести часов вечера он перестал дышать.