Мунк отреагировал на это письмо в свойственной для него манере. Он ничего не ответил, но послал в подарок Тису 14 графических оттисков. Несмотря ни на что, Тис очень обрадовался подарку и написал Мунку письмо с просьбой подписать все его работы, которые хранил в своей коллекции:

Дело не в том, что авторство картин может со временем вызвать какие-то сомнения, вовсе нет. Но я все-таки хотел бы, чтобы ты подписал свои работы и по возможности указал год создания, прежде чем мы оба расстанемся друг с другом и с жизнью. Это важно для истории искусства.

Если ты не против, то я могу заехать к тебе на машине в один из этих прекрасных летних дней вместе с твоими работами. Главным образом чтобы повидаться с тобой, но и чтобы раз и навсегда уладить это дело с подписями.

Согласись, глупо, что мы перестали видеться. Я ведь как-никак последний из твоих старых друзей, и нам нашлось бы, о чем поговорить, пока смерть не придет за нами…

Старость и одиночество придают яркость воспоминаниям. Старые ниточки, связывающие нас с жизнью, приобретают особую ценность!

Ответ Мунка многое говорит о нем. В то же время остается только удивляться его бессердечному эгоизму:

Как ни печально, но я вынужден жить в полной изоляции, – я не могу общаться даже с самым близким мне человеком – родной сестрой. Если ты подумаешь как следует, то тебя перестанет удивлять, почему я многого не могу себе позволить, – такова жизнь.

Пошли ко мне кого-нибудь из галереи, пусть приходит с картинами, а я их подпишу. Будем надеяться, что мы еще доживем до лучших времен.

Енс Тис прожил еще год, но это письмо является последним документальным свидетельством его общения с Мунком.

Гитлер захватил Чехословакию и присоединил Австрию к Германии без единого выстрела. Но когда 1 сентября 1939 года он напал на Польшу, двумя днями позже Великобритания и Франция объявили ему войну. Дальше – больше. 17 сентября в Польшу вступили советские войска, а 30 сентября Советский Союз начал войну с Финляндией.

Нападение на соседнюю страну произвело на норвежцев особое впечатление. И Мунк не был исключением. Когда в феврале его попросили оказать финансовую помощь Финляндии, он, несмотря на известное отношение к просьбам такого рода, сразу же согласился. В полученном им благодарственном письме говорится: «Своим поступком вы подали прекрасный пример другим».

В марте 1940 года СССР и Финляндия подписали мирный договор, но уже 9 апреля жителей Осло и Акера разбудил шум двигателей немецких самолетов в небе.

Немецкая оккупация имела прямые и неожиданные последствия для Мунка: она в буквальном смысле слова привела к его воссоединению с сестрой Ингер. Они не виделись уже много лет. А в день 10 апреля, когда в столице царил хаос и прошел слух, что город будут бомбить, и люди в панике стали покидать Осло, они встретились. С тех пор Ингер стала чаще бывать в Экелю, и очевидцы этих визитов запомнили ее как персону весьма своеобразную. Она плохо слышала и поэтому всегда носила с собой длинную кривую слуховую трубку.

Мунк, разумеется, был озабочен судьбой своей родины, но в первую очередь, надо признать, его беспокоила судьба собственных картин. В этом он был не одинок. Уже 1 мая «Дагбладет» поместила под броским заголовком статью о наследии Вигеланна и Мунка. В отношении Вигеланна газета успокаивала читателей: скульптуры из Фрогнер-парка укрыты так хорошо, как это только возможно. А вот Мунк отказался обсуждать судьбу картин, хранящихся в Экелю, – «он всегда так немногословен, когда речь заходит о его картинах». Торговец предметами искусства Холст Халворсен тоже был очень обеспокоен. Сам он уехал в Крагерё, но оттуда написал Мунку и поинтересовался судьбой картин. Дело в том, что с осени 1940 года Халворсен регулярно покупал у Мунка живопись и графику. Довольно парадоксально, но в период оккупации торговля предметами искусства шла хорошо. Денег в стране хватало – немцы просто-напросто печатали банкноты по мере необходимости, а вот тратить их было особенно не на что, поскольку дефицит товаров становился все более и более заметным.

В этой новой, полной опасностей ситуации, когда продолжались бои в Восточной Норвегии, Мунк решил составить завещание. Оно было довольно кратким, всего одна машинописная страница. Сестре Ингер завещались 100 000 крон и право выбрать на свой вкус 100 графических работ. Кроме того, Мунк оставлял ей всю свою переписку. Андреа получала 40 000 крон, а 30 000 должны были отойти Фонду наследников малоимущих художников. Остальное – «картины, рисунки, ксилографии, литографии, офорты, а также литографические камни, деревянные и медные формы» – передавалось коммуне Осло, которой отошло также все литературное наследие Мунка; решение же о его публикации оставлялось «на усмотрение экспертов».

Это завещание существенно ущемляло в наследственных правах и Ингер, и, в особенности, Андреа – ведь в ходе раздела имущества после смерти Мунка его художественное наследие было оценено ни много ни мало в 5,5 миллиона крон. Поскольку у Мунка не было прямых наследников, Ингер и Андреа делили между собой поровну все остальное не указанное в завещании имущество (Андреа в качестве наследницы своего отца); коль скоро Ингер было уже за 70, через несколько лет Андреа предстояло наследовать все состояние Мунка. Надо сказать, что завещание обеспечивало Ингер достаток в последние годы жизни – 100 000 крон вполне приличная сумма. Она, видимо, ясно дала понять Андреа, что на половину имущества Мунка та может не рассчитывать.

Главным пунктом завещания было то, что картины наследовала коммуна Осло; тем самым вся ответственность за «Музей Мунка», о котором уже несколько лет писала пресса, ложилась на нее. Аксель Румдал, тесно общавшийся с Мунком в эти годы, не сомневался в причинах принятия Мунком такого решения: «Мунк завещал свои произведения коммуне Осло, определенно для того, чтобы у города была возможность представить «Фриз жизни» как огромный завершенный цикл, соответствовавший по значению колодцу[115] Вигеланна. В этом его стремлении не было ненависти, скорее мальчишеское желание подчеркнуть свое первенство и добиться должного почтения к своему искусству».

Обстановка в Экелю была спартанской. Единственным предметом роскоши можно считать большой рояль, который в завещании не упомянут. Сомнительно, чтобы Мунк хоть раз в жизни на нем играл. В 1940 году инструмент был передан Союзу художников, который располагался в ресторане «Блум». Видимо, Мунк избавлялся от лишних вещей.

Парадоксально, но факт: по словам Мунка, в дни войны он чувствовал себя намного спокойнее, чем обычно, несмотря на внешние опасности и бесконечные бытовые трудности. Вероятно, дело в том, что его «враг» стал конкретным и явным. Пола́ Гогену художник как-то сказал: «Разве вы не понимаете – все старые крохотные привидения попрятались в свои норы, испугавшись одного большого».

Осенью 1940 года Германия полностью оккупировала Норвегию; формально страной руководила партия Квислинга «Национальное единение», в то время как реальная власть была в руках оккупантов в лице рейхскоммисара Йозефа Тербофена.