связный текст, а наброски, маленькие фрагменты, выписки и т. п. На четвертой странице обнаружился список имен: Буяниха, Колька Урблюд, Миленькая и Масенькая, Леша Леонтьев, Светка Чесотка, то есть персонажи «Прусской невесты».

В 1975 году я пришел в газету и сразу решил научиться печатать на пишущей машинке. В редакции была старенькая портативная «Москва» с высокой кареткой, которая пылилась без дела в кабинете главного редактора. Тексты мы писали от руки на газетной бумаге, которая оставалась в типографии после разделки рулонов. Это были излишки. Эти излишки резали на прямоугольные листы и пачками отдавали журналистам.

Значит, именно в семьдесят пятом я начал выводить на свет божий героев будущей книги и даже сочинил несколько рассказов (один из них потом вошел в книгу). Значит, почти полвека – всю сознательную жизнь – я живу с «Прусской невестой», которая и до сих пор не оставляет меня, то уходя в глубокую тень, то всплывая и требуя воплощения. Иногда мне кажется, что она живет своей жизнью, постоянно меняясь и меняя меня…

Всякий раз, когда готовилось очередное издание «Прусской невесты», русское или польское, французское или английское, венгерское или испанское, мне приходилось перечитывать книгу с начала до конца. И с годами это чтение становится все более нелегким трудом. Все чаще вспоминаются обстоятельства, люди, детали, которые, казалось, давно забыты, да и, в общем, не представляют интереса ни для кого, кроме меня.

Вот эти рассказы писались в Касимове ранними утрами в крошечной кухне, когда дети еще спали. Писал в двухкопеечной школьной тетрадке – на правой странице текст, на левой – пометки, наброски, связанные с развитием сюжета, характеристиками персонажей, а иногда это были замыслы следующих рассказов. За окном – август, запах сосен льется в окно, на столе чашка с крепчайшим чаем и сигареты. Радостный озноб, от писанины болят и опухают пальцы, где-то неподалеку кукушка отмеряет вечность…

А с этой историей я мучился лет пятнадцать, а то и двадцать, пока однажды не проснулся в ночном поезде, сел к столику и стал писать и писал до утра под стук колес, звяканье стаканов с остывшим чаем, спросонное бормотанье молодой женщины, свесившей с верхней полки толстую красивую ногу с черными ногтями, и вспоминается запах мочи и табака в тамбуре, куда я выходил покурить, и молчаливый старик в коридоре вагона, всю ночь простоявший у окна и не обращавший внимания на слезы, катившиеся по его желтой щеке…

Этот рассказ и вовсе написан по просьбе издателя, и приступал я к нему без особого желания. Однако, домучив первый абзац, вдруг бросился за словами, запахами, звуками, за участковым Лешей Леонтьевым, который брел домой, пританцовывая посреди ночной улицы, а потом они заговорили о жителях Луны, а потом спрятали топор, чтобы никто не догадался, кто убийца…

Чтение превращается в поток воспоминаний, в котором трудно оставаться твердью, и я захлопываю книгу.

Читателю, к счастью, эти мучения неведомы – он переживает иные чувства, которые можно назвать переводческими. То есть читатель переводит книгу на свой язык – язык своего опыта, а возникающие в процессе перевода конфликты и есть история мировой литературы.

Особенность этих конфликтов заключается в том, что они разворачиваются одновременно и в реальном и в призрачном мирах. Сами по себе и писатель, и созданные им персонажи, и читатель – совершенно реальные существа. Однако при этом читатель для автора, как и автор для читателя, – призраки, даже если они современники и говорят на одном языке. А вымышленные персонажи книги становятся третьей, решающей силой в сражении между фантазией автора и воображением читателя. И именно в этой битве рождается новый мир – может быть, и нематериальный, но реальный, мир идеальный, в котором неживое становится живым, а живое навсегда замирает в точке, где красота утрачивает свою форму, вызывая непреодолимый ужас и неудержимое влечение…

Попросту говоря, призрак преодолевает границу своего мира и протягивает вам призрачное яблоко, которое вы в своем реальном мире пробуете на вкус, и рот ваш наполняется настоящей слюной.

Выше я много раз употребил слово «книга», но «Прусская невеста» стала книгой лет через двадцать после того, как были написаны первые «прусские» рассказы. Были и другие рассказы, их было не меньше, а как бы не больше (некоторые сохранились и вошли в книги «Послание госпоже моей Левой Руке», «Жунгли», «Львы и Лилии»). Я не думал о книге. Не было ничего такого и в мыслях, а если и был какой-то потаенный, подсознательный, туманный замысел, то это был скорее meaning, чем project (таким образом в богословии принято различать Божий замысел и человеческий проект). «Само выросло». Да и рассказ «Прусская невеста», который стал чем-то вроде предисловия в книге, был сочинен на скорую руку, чтобы заткнуть дыру на полосе в газете, где я тогда работал. В общем, рассказы писались, и это меня устраивало. А в начале девяностых меня стали публиковать в толстых журналах – тогда считалось, что это не хуже, чем выпустить книгу. И лишь в конце девяностых я отобрал «прусские» рассказы, Саша Михайлов, издатель журнала «Соло», одобрил, а Ирина Прохорова, издатель «НЛО», издала мою первую книгу, которая получила название «Прусская невеста».

Другие книги крови из меня выпили не меньше, а может, и больше, но только «Прусская невеста» остается моим домом, городом и страной. Я давно живу в Москве, однако москвичом так и не стал. Наверное, меня можно назвать гражданином мира, но с оговоркой – гражданином того мира, который я сам создал в «Прусской невесте». Может быть, одним из персонажей этой книги, который пишет другие книги, уже не имеющие никакого отношения к его малой родине.

В этом мире умирают, но остаются живыми, и иногда мне кажется, что к этому чуду в какой-то степени причастен и я.

Жизнь этих людей бесхитростна и бездонна, как великая музыка или сновидения.

Во сне я часто вижу отца, который идет по дорожке к дому – на нем белая летняя рубашка – и останавливается под открытым окном. Я протягиваю ему красное яблоко, он берет, подбрасывает на ладони, надкусывает, говорит: «Кисловато», подмигивает мне и скрывается за углом. Я просыпаюсь, чувствуя вкус красного яблока во рту…

Примечания

1

Перев. М. Лозинского.

2

Перев. В. Микушевича.

3

Радость двигает колеса

Вечных мировых часов.

Из оды Фридриха Шиллера «К радости». Перев.