Он остановился рядом с одними из своих древних часов, то поглядывая на трясущееся брюшко Николоса Старшего, то угрюмо улыбаясь Соли. Медный маятник часов раскачивался туда-сюда, и я слышал, как они тикают. Комнату, как всегда, наполняло тиканье. Вертелись колесики, качались маятники, звучали электронные сигналы. У меня самого сердце забилось как часы, когда Хранитель встретился со мной взглядом и спросил:

– Слышишь, как они тикают, Мэллори, мой храбрый глупый Главный Пилот?

Не дожидаясь ответа, он подошел к фравашийскому пульсатору, помигивающему в своем футляре, и резко обернулся, обращаясь ко всем нам:

– Итак, мои академики и мастера, – он подчеркнул слово «мои», как будто мы по-прежнему подчинялись его воле, как будто он по-прежнему был правителем Ордена, – время пришло, не так ли? Вы пришли сказать, что мое время истекло?

Николос скривил свое доброе умное лицо так, словно ему оцарапали подбородок чем-то острым, и посмотрел на меня с молчаливой мольбой сказать наконец что-нибудь. Я вышел вперед и набрал воздуха.

– Коллегия Главных Специалистов постановила простить ваши преступления. Вы не будете изгнаны. Отдайте нам Печать Ордена, и вам будет позволено остаться в вашей башне.

– Вы прощаете меня?!

Я хотел сказать, что простил бы ему что угодно, потому что он спас мне жизнь и определил мою судьбу, дав мне книгу стихов. Часть меня – тот мальчишка-послушник, которого он когда-то учил бороться – все еще питала к нему некоторое почтение.

– Вы забываете, что Бардо и еще восемьдесят пилотов погибли по вашей вине.

– Как это помпезно, юный пилот! Что ты можешь знать о моих преступлениях? Что ты вообще знаешь?

– Отдайте Печать, – сказал я.

Бургос Харша и лорд Парсонс промямлили, поддерживая меня, что он должен сдать Печать в официальном порядке и без промедления. Я посмотрел туда, где она тикала на своей полированной подставке. Даже за тридцать футов чувствовался горьковатый запах полировочного масла.

– Рингесс требует у меня Печать Ордена. Допустим, я отдам ее – что дальше? Вы полагаете, что сможете изменить Орден? Каким же это образом? – Его голос звучал низко, как гонг. – Я в жизни видел много перемен, но человек всегда остается тем же.

Я подумал о божественном семени в моей голове, о Великой Теореме и сказал:

– Не всегда.

– И он, и его преступления.

Я прочувствовал эти слова: в том, как он произнес «преступления», был какой-то знак. Память заработала, и у меня возникло досадное ощущение, будто я должен знать, на какие преступления он ссылается.

Взгляд Хранителя, блуждающий по нашим лицам, задержался на Соли.

– А кто же будет делать трудную работу, Мэллори, если я перестану быть Хранителем?

– Убивать имеется в виду?

– Разве это я пытался убить Соли?

В интонациях этого «убить» проявились новые знаки, и я вдруг понял.

– Да – в первый раз, когда Соли чуть не убили, это, думаю, было дело ваших рук. – Я перехватил взгляд Соли, который смотрел в окно на городские огни, и пояснил: – Это Хранитель пытался убить тебя в день пилотских гонок.

– Это правда? – Соли, сохраняя неподвижную позу охотника, посмотрел с высоты своего роста на Хранителя. Он старался сохранять холодную отчужденность, но даже кадет-цефик увидел бы, что он взбешен. – Зачем вы это сделали?

Моя мать схватила Соли за локоть.

– Вот я и дожила до того, что ты убедился в моей невиновности. Но теперь уже поздно.

Соли вырвал у нее руку и бросил:

– Да, в этом преступлении ты невиновна.

– Она права, – сказал Хранитель. – Поздно.

– Почему вы хотели убить меня?

Я почесал нос и сказал:

– Расскажите-ка нам о Тверди. Почему боги остерегают людей против нее?

– Это правда? – снова спросил Соли.

Хранитель резко повернулся, и его слова хлестнули Соли, как кнут.

– Конечно, правда! Я уже говорил и теперь повторяю: насратъ мне на Эльдрию и ее проклятые секреты! Вернувшись из ядра галактики, ты своей трепотней насчет Старшей Эдды вынудил меня объявить поиск. Есть вещи, которые нам знать не положено, но ты меня не послушался. – Хранитель, сжав кулаки, подступил к Соли. – Почему ты не послушался меня, Леопольд? Все твоя проклятая гордость. Ты всюду говорил о своем хваленом открытии, говорил и пил свое поганое виски. В каждого городского послушника ты вселил мечту о своей Эльдрии с ее Старшей Эдцой. Я просил тебя помолчать, я предупреждал тебя, но ты не слушал. Еще и спорил со мной. Истина, говорил, есть истина. Провались ты со своей истиной! Почему ты не слушал меня, Леопольд?

– Значит, вы хотели убить меня за то, что я вас не слушал, – саркастически ответил Соли.

– А что же это, чего человеку знать не положено? – вмешался я. – Скажите – я должен знать.

Соли, хлопнув кулаком в черной перчатке по ладони, поклонился Хранителю.

– Кто станет судить вас? Разве судей судят? Мы с вами проделали вместе долгий рейс, но он окончен. Пора сдать Печать, вы не находите?

Хранитель, взглянув на одни из часов, ответил с угрюмой улыбкой:

– И верно, пора. – Он подошел к Печати и взялся за ее стальной футляр.

Николос позади меня пробормотал: «Осторожно!», а Бургос Харша затаил дыхание. Академики перешептывались.

Хранитель с Печатью в руках подошел к нам. Печать ритмично тикала. За стеклом циферблата виднелось голубое с белым изображение Старой Земли, совершающей путь вокруг Солнца. Хранитель остановился передо мной, и тиканье стало громче. У меня зародилось подозрение, что эта Печать – подделка, замаскированное под часы взрывное устройство.

– Кому же сдать ее? – спросил Хранитель. – Главному Пилоту?

Я не сразу вспомнил, что Главный Пилот теперь я. Я протянул руки. Тиканье сделалось еще громче, и я вдруг стал различать, как тикают каждые часы в башне.

– Печать Ордена, – промолвил Хранитель и прижал часы к груди, как девакийская мать младенца. Казалось, он чего-то ждет – я прямо-таки слышал, как он про себя отсчитывает секунды. – Мои лорды-академики! Вы сказали, что я должен сдать Печать Ордена. Ну что ж, вот она.

– Мэллори! – вскрикнула мать.

Все взоры обратились на Хранителя. Он передал Печать мне. Она была тяжелее, чем мне представлялось – я чуть не уронил ее.

– «Не спрашивай никогда, по ком звонит колокол, – произнес Хранитель, цитируя одно из своих пресловутых стихотворений. – Он звонит по тебе»[12].

Печать прозвонила один-единственный раз и умолкла. В приступе дурацкого, иррационального страха я подумал, что сделал что-то не так: быть может, сжал ее слишком сильно и повредил механизм. Я потряс Печать над ухом – ничего. Внезапно я заметил, что в башне воцарилась тревожная тишина: помимо биения собственного сердца, я слышал только дыхание собравшихся – и только. Все часы в комнате умолкли в один и тот же момент. Тиканье прекратилось, маятники остановились, биочасы умерли, и в песочных больше не текли кобальтовые струйки.