– Что ты хочешь? – хрипло спросил начальник штаба.

Хасаев выпрямился и тихо засмеялся. Глаза цвета оникса торжествующе сверкнули.

– То же, что с самого начала. Свободы и независимости моего народа.

– Это невозможно.

– Почему?

– Есть такая вещь, как целостность государства. Чечня – это часть России.

– Разве? В Чечне нет ни одного дома, в котором бы не погибли старики, женщины и дети. Нет ни одного села, которое не было бы разграблено и унижено. Ни один житель Чечни не может быть спокоен за свою жизнь, даже если он русский. Когда в 95-м ваши танки входили в Грозный, вы сказали, что делаете это, чтобы защитить русских от убийств и грабежей. Но ваши самолеты бомбили дома, не разбирая, где русский, а где чеченец. Мой дядя жил в Грозном и был женат на русской. Она мыла пеленки, наклонясь над ведром, и мозги ей снесло в это ведро. Мой дядя ходил по двору с ведром, показывал его и плакал. В Грозном за неделю погибло больше русских, чем за пять лет при Дудаеве. Ни один хозяин не обходится со своим нужником так, как вы обходитесь с частью России. Если мать пытается убить ребенка, ее лишают родительских прав. Россия давно потеряла свои родительские права на Чечню, если когда-нибудь их имела.

– Россия не уйдет из Чечни.

– Почему? Ваши пенсионеры пухнут с голода. Они получают меньше, чем кули в Китае. Но вы шлете деньги в Чечню, где половину из них воруют кадыровцы, а половину – мы. Неужели Россия так богата, чтобы содержать меня вместо ваших стариков? Ваши генералы торгуют бензином, а ваше ФСБ – заложниками. Неужели ваша армия надеется победить тех, от кого она всегда готова получить взятку? Ваша страна трещит поперек и вдоль, ваши бандиты становятся губернаторами, ваши губернаторы ведут себя хуже бандитов, а ваши менты убили больше русских, чем я. Если вы не можете навести порядок у себя в кухне, чего вы лезете к соседу воровать огурцы?

– Эти вопросы не мне надо задавать, – сказал Рыдник, – я солдат.

– Ты вор.

Кровь бросилась в лицо чекисту.

– Я скажу тебе, почему вы не можете уйти. Потому что ваш президент пришел к власти, обещая замочить меня в сортире, а пока в сортире только ваши пенсионеры. А я не в сортире, а в Кесареве. Потому что, когда вы уйдете, на месте ваших лагерей обнаружатся массовые захоронения. Катынь и Бабий Яр побледнеют перед тем, что вы сделали на моей земле. Потому что, когда вы уйдете, свободное правительство Ичкерии потребует суда над всеми, кто виноват в этом геноциде.

– И кого ты собираешься судить в Кесареве? Виноватых? Миллион виноватых, включая грудных детей?

Халид усмехнулся четвертинкою рта.

– Савелий, ты знаешь, что такое кровная месть?

– Да. Это когда человек сам убивает обидчика.

– Ты неправильно знаешь, Савелий. Убивают не обидчика. Убивают любого из родичей. Мать. Ребенка. Двоюродного брата. И так до седьмого колена. Среди вас нет невиноватых. У меня в Кесареве миллион кровников. А я убью всего семьсот тысяч. Если вы не выполните мои условия.

Генерал ФСБ молча глядел мимо Хасаева. Там, в приотворенной щели двери, мягко шумели процессоры компьютеров, и старый канцелярский стол был буквально уставлен телефонами. В штабе могли предположить все: что Халид воспользуется им же смонтированной системой безопасности. Что он будет управлять через нее минами, якобы закатанными в бетон объездной дороги. Но никто не догадался, что Хасаев будет мыслить не как террорист, а как технолог, и воспользуется работами на заводе, чтобы продублировать на старой ТЭЦ телефонные линии и систему управления предприятием.

– У вас нет пути назад, – сказал Халид. – Это вы поставили мне сырье для производства сероводорода. Это вы задержали людей, которые пытались бежать из города. Когда речь шла о тебе, Савелий, я мог предложить тебе долю. Но сейчас речь идет о дерьме, в котором оказалась твоя власть. Чтобы выбраться из него, вы отдадите все. Я мог бы потребовать пол-России. Я требую клочок перепаханной минами земли. Всемеро меньший, чем территория этого края.

Халид усмехнулся, внимательно оглядел генерала и добавил:

– Ты думаешь, я позвал тебя, чтобы содрать с тебя шкуру? Я отпускаю тебя. Мне гораздо интересней посмотреть, как с тебя будет сдирать шкуру Кремль. Как вы все там будете сдирать друг другу шкуру и сваливать друг на друга вину. И кстати, это не в ваших интересах – официально заявлять о химической опасности для города, ведь вы всегда это отрицали. Но если вы это сделаете – я немедленно выпущу газ.

* * *

Рыдника увели, и Халид с Баровым остались в комнате одни. На щеках чеченца горели два ярко-алых пятна, глаза сверкали – он впервые, на памяти Барова, улыбался, и с непривычки улыбка его походила на улыбку волка. А волк не улыбается – он показывает зубы.

«Он все-таки сумасшедший, – подумал Баров, – он умен, он хитер, он завел их всех в ловушку, но он словно забыл, что из этой ловушки только один выход – в могилу. На чьи уступки он надеется? На уступки людей, готовых отправить заложников на тот свет из-за двухсот миллионов долларов? Или на уступки тех, кто назначает таких людей охранять государство?»

Меж тем Халид присел на корточки перед холодильником и достал из него батон хлеба, копченую курочку и тарелку подвядшей зелени. Баров сообразил, что это еще те припасы, которые привезли с собой его люди. Всю гуманитарную помощь, видимо на всякий случай, скармливали заложникам. Из тех же закромов на свет была извлечена одноразовая пластиковая тарелка. Халид поколебался, взглянул на Барова, поставил еще одну тарелку перед ним.

– Голоден? – спросил Халид.

Баров был слаб так, словно у него из тела вытащили все кости и оставили одно мясо. Но при мысли о еде его чуть не стошнило.

– Нет, – еле слышно сказал Данила.

Халид рвал курицу быстрыми, аккуратными движениями проголодавшегося убийцы. Тяжелый запах копченого мяса поплыл по комнате.

– Каково это – быть живым, Данила? После верной смерти?

– А… ты не знаешь?

– Нет. Я ни разу не верил, что умру. У меня ни разу не было так, чтобы вот шаг – и смерть, и этот шаг делаешь сам. Когда в бою вырываешь чеку, думаешь о чужой смерти, а не о своей.

Данила помолчал. Когда он стоял там, наверху, он бы тоже предпочел угрожать Халиду не своей смертью, а своим оружием. Правда, толку бы из этого не вышло. Если бы всех дураков, которые угрожали оружием Халиду, жечь в одном крематории, печка наверняка бы вышла из строя.

– Почему ты решил меня не убивать? – спросил Данила.

Халид ел – быстро и опрятно. Видимо, чеченец был очень голоден.

– Ты сказал сам – деньги.

– Я уже заплатил.

Антрацитовые глаза прищурились по-разбойничьи. Голос чеченца был вкрадчив, как змеящаяся по земле кобра.

– Брось, Данила. Ты способен заплатить еще столько же.