Элеонор почувствовала себя пристыженной и, по правде говоря, оскорбленной из-за своей отвратительной потребности, в то же время ей стало страшно. Что она будет делать, когда ее снова начнет одолевать нестерпимая жажда крови? А она начнет одолевать, сомнений в том никаких. Иной раз удавалось обходиться без крови по нескольку дней, а то и недель, но чем дольше длилось воздержание, тем настойчивее жажда заявляла о себе и тем сильнее подталкивала Элеонор против ее воли к тому, чтобы ее утолить.

Но как признаться в своей омерзительной нужде? Кому она может довериться?

Она поглядела из окна своей маленькой тюрьмы на замерзшую площадь с флагом в центре. Неподалеку от флагштока стоял высокий мужчина в пухлой одежде с капюшоном на голове и всматривался в свинцовое небо. В рукавице он держал нечто, напоминающее длинные ломтики бекона.

Несмотря на то что под всеми этими пальто, шапками и сапогами узнать человека было трудно, интуитивно Элеонор догадалась, что это Майкл.

Сквозь завывание неутихающего ветра она услышала, как он громко свистнул, продолжая смотреть в небо, а через несколько секунд появилась птица. Возможно, она сидела на крыше лазарета. Грязно-серая птица с крючковатым клювом спикировала Майклу прямо на голову, однако тот нагнулся, и она села на капюшон. Элеонор услышала, как он засмеялся, и тут только поняла, что уже давно не слышала, чтобы кто-то так искренне и радостно смеялся. Звук смеха, который она не слышала, кажется, целую вечность, показался ей одновременно и непривычно-чуждым, и таким естественным. Ей так захотелось очутиться снаружи, побродить по снегу и присоединиться к веселой компании. Посмеяться над проделками нахальной птицы, подставить лицо солнцу, пусть и столь чахлому, и ощутить его лучи у себя на веках.

Она продолжала наблюдать. Майкл выпрямился и помахал кусочками бекона над головой, а затем, когда его пернатый приятель снова устремился к нему, подбросил их вверх. Птица бросилась вниз, на лету подхватив один из подлетевших в воздух ломтиков, и снова взмыла ввысь. Остальной корм упал на снежный наст, но Майкл просто стоял и ждал по-хозяйски, когда птица возвратится. Довольно неуклюже приземлившись, она принялась жадно поглощать рассыпанные по земле кусочки. Неподалеку уселась еще одна птица, большего размера и коричневая, заинтересованная происходящим, однако первая с громкими криками налетела на нее, а Майкл даже бросил в незваного гостя снежок, чтобы прогнать. Значит, решила Элеонор, этот серый разбойник — его любимец. Можно сказать, питомец.

Майкл присел и вытянул руку, и птица, подойдя ближе, клюнула его в рукавицу. Элеонор не видела, но предположила, что на ладони у Майкла лежала еще пара припасенныхкусочков бекона. Некоторое время они сидели друг напротив друга, как два старых приятеля, решивших поболтать. От сильного ветра у птицы взъерошивались перья, а по рукавам куртки Майкла, словно по водной глади, то и дело пробегала легкая рябь, однако двое не расходились. Элеонор вдруг захлестнули эмоции настолько сильные, что она уже не могла дальше наблюдать за трогательной сценой.

Вся ее жизнь была одним большим тюремным заключением. Девушка обреченно опустилась на край кушетки, словно приговоренный узник.

Когда раздался стук в дверь, у нее зашлось сердце. Может, это доктор Барнс явилась предъявить ей обвинение в краже? Элеонор не отозвалась, но когда стук повторился, ответила:

— Вы можете войти.

Дверь наполовину приоткрылась, и в проеме показалась голова Майкла. Капюшон уже был сброшен на спину.

— Разрешите нанести визит? — обратился он.

Кажется, приведение приговора в исполнение откладывается, подумала она.

— Разрешаю, сэр, — ответила Элеонор и добавила: — Но боюсь, кроме стула, мне больше нечего вам предложить.

— Я его беру, — ответил Майкл.

Он развернул стул задом наперед и уселся на него, широко расставив ноги. Помещение изолятора было крошечным, и Майкл сидел от нее всего в нескольких футах — настолько близко, что она кожей ощущала, как от его ботинок и объемной куртки, свисающей по ногам широкими полами, веет бодрящим морозцем.

Ох, как ей хотелось вновь стать свободной…

Майклу потребовалось несколько секунд, чтобы расстегнуть парку и собраться с мыслями. Беседа с человеком при столь необычных обстоятельствах и так вызывала в нем некоторое чувство неуверенности, но в свете недавно приснившегося кошмара с примесью эротики общаться с Элеонор теперь стало еще труднее. Сейчас ему было немного тяжело смотреть ей в глаза; страшный сон казался слишком уж реальным.

Кроме того, Майкл опасался, что их физическая близость, а изолятор действительно был чертовски куцым, смущает девушку.

Он заметил, что на шее у нее, под жестким воротничком синего платья, пульсирует вена. Элеонор сидела понуро, уставившись на сложенные на коленях руки; Майкл украдкой посмотрел на пальцы, однако обручального кольца не было.

— Я видела вас на улице, — вымолвила она. — С птицей.

— Это Олли, — пояснил он. — Назван так в честь другого сироты, Оливера Твиста.

— Вы знакомы с произведениями мистера Диккенса? — восхищенно спросила она.

— Честно говоря, никогда его не читал, — признался Майкл. — Но смотрел кино.

Она снова непонимающе захлопала ресницами. И неудивительно, подумал Майкл. Первый раз слышит слово «кино»…

— Мой отец был горячим сторонником идей Диккенса, — продолжала она. — Он давал мне возможность посещать школу как можно чаще и даже позволял регулярно ходить в библиотеку в пасторате.

И снова Майкл отметил удивительный оттенок ее глаз, сверкающих зеленью, как хвоя после проливного дождя.

— В ней хранилось по меньшей мере две сотни книг, — похвасталась она.

«Что бы она сказала, зайдя в один из книжных магазинов сети „Барнс энд Ноубл“?» — подумал Майкл.

— Мне так хотелось к вам присоединиться, — проговорила она с грустинкой в голосе.

— Где?

— Во дворе, когда вы кормили Олли.

Майкл хотел было спросить, что ей помешало это сделать, как вдруг вспомнил, что Элеонор находится под своего рода арестом. Ее нервозность и бледность лица говорили сами за себя. Он окинул комнату взглядом, однако здесь не было не то что книги, но даже журнала.

— Может быть, завтра поздно вечером удастся провести вас в комнату отдыха, — обнадежил он ее. — Устроим еще один фортепианный концерт.

— Мне бы очень этого хотелось, — ответила она, правда, с меньшим энтузиазмом, чем он ожидал.

— А чего бы вам еще хотелось? — спросил он. — Может, книгу? Думаю, я бы мог раздобыть для вас какое-нибудь подобающее чтиво.

Она поколебалась, затем, немного подавшись вперед, сказала:

— Знаете, чего я действительно хочу? То, за что я отдала бы все, что угодно?

Он выжидал… к его собственному удивлению, страшась услышать, что ее желание имеет отношение к Синклеру. Как долго ему еще придется скрывать от нее секрет?