Дот подмигнула.

— А ну-ка поцелуй как следует свою старенькую бабушку, парень. Я продолжаю жить поцелуями, только благодаря им я и держусь, иначе уже давно была бы на том свете.

Дэниел нежно ее обнял, хотя раньше очень не любил этого делать.

Бен Уэйнрайт выглядел ошеломленным, когда приехал за картиной к Энни.

— Я и не знал, что у вас есть супруг!

— Вообще-то у меня его нет! — сказала она.

Он кивнул в сторону ее выступающего живота.

— Вы умудрились зачать без греха?

Энни покрылась густым румянцем.

— Нет, это было… ну, в общем, мимолетный роман. Он был великолепным, но теперь все кончено.

— Не знаю почему, но эта новость меня очень обрадовала.

Энни снова зарделась.

— А где проходит ваша выставка?

— В галерее в Хакни. Я верну вашу картину в январе, когда все закончится.

Бен остался на ужин. Единственным блюдом, которое могла есть Энни, был салат. Горячая пища вызывала у нее изжогу, от кофе ее тошнило, а стоило пригубить глоток вина, как начинала кружиться голова. Она ела фрукты, сырые овощи и пила чай без кофеина.

После ухода Бена Дэниел произнес:

— Сначала я подумал, что это и есть отец малышей, но Сара сказала, что ему тридцать два. Как его зовут?

— Юэн Кэмпбелл, — испытывая неловкость, сказала Энни.

Она чувствовала себя превосходно, малыши росли у нее в животе, но в ноябре на нее вдруг напала ужасная тоска. Все казалось мрачным и безрадостным, а будущее — лишенным всяческих перспектив. На что же она будет жить? К Дон перешло право аренды «Пэчворка». Энни получила две с половиной тысячи фунтов за ассортимент изделий и приобретенную за долгие годы репутацию, клиентуру, престиж и связи, а также за права на ее модели. Она наконец-то расплатилась по закладной, однако того, что осталось, хватит всего на несколько месяцев. Мысль о том, что ей придется жить на государственное пособие, была ей просто невыносима.

С окончанием ноября миновала и депрессия. Как жаль, что на носу Рождество, а она не в состоянии выйти за пределы дома и выбрать маленькие подарочки под елку для Гари и Анны-Мари. Что ж, Сара сама сделает рождественские покупки, когда приедет домой.

Энни, кое-как устроившись на диване, большую часть времени клевала носом. Иногда, проснувшись, она вдруг задавалась вопросом, с какой это стати спит посреди бела дня, но потом вдруг вспоминала о малышах, тихонько шевелящихся внутри нее. Отрешившись от всего, Энни смотрела телевизор, читала, слушала пластинки. Ненавязчиво звучала музыка «Битлз», а Энни дремала, представляя во сне, что находится в «Каверне» вместе с Сильвией. Однажды пасмурным днем она, вздрогнув, проснулась и увидела Сильвию, сидящую в кресле и взволнованно наблюдающую за ней.

— Сил! — Сердце Энни ушло в пятки.

— Это я, Ингрид, тетушка Энни, — тихонько сказала девочка. — Мы не хотели тебя будить. Дэниел впустил нас в дом. На прошлой неделе был день рождения мамы, и мы по-прежнему ужасно скучаем по ней, поэтому попросили разрешения увидеться с тобой.

— О, милая. Привет, Жасмин. — Энни протянула руки, и обе девочки, опустившись на колени, уткнулись личиками в ее грудь. — Теперь, когда вы повзрослели, можете приходить к своей тетушке Энни чаще. Скоро вы сможете помогать мне с малышами.

— С удовольствием, — пылко сказала Ингрид. — А ты уже знаешь, кто будет — девочки или мальчики?

— Я бы предпочла подождать и посмотреть, кого Бог даст.

В течение следующего часа девочки пытались придумать имена двойняшкам, но все закончилось тем, что они расхохотались.

— Бабушка Галлахер постоянно твердит о Герте и Дэйзи. Кстати, мы ее уже сто лет не видели.

В шесть вечера за девочками заехал один из сотрудников Майка. Глядя им вслед, Энни испытывала грусть. Сильвия пришла бы в ярость от одной мысли о том, что ее драгоценные дочурки несчастны.

На Рождество Сара и Дэниел были в кухне, занимаясь приготовлением ужина. «Как в старые добрые времена», — мечтательно подумала Энни, слушая, как они спорят друг с другом. Внучата играли у камина новыми игрушками.

— Вам удобно спать на двухъярусной кровати? — спросила она. Кровати были подержанными, но добротными, совсем как новые.

— Да. — Гари оторвал взгляд от набора юного ученого, который по просьбе Энни купила Моника. — Мне нравится спать наверху.

— А почему мне нельзя спать наверху? — поинтересовалась Анна-Мари.

— Потому что ты еще очень маленькая, — отрезал Гари. Повернувшись к Энни, он спросил: — А когда приезжает моя новая бабушка?

— Мари? Мы ждем ее с минуты на минуту, милый.

— Мама, — закричала Сара, — ты выпьешь на ужин немного вина?

— Я выпью, — крикнула в ответ Энни, — а вот мой желудок нет. Лучше дай мне свежего апельсинового сока. Он в холодильнике.

Вошла Сара с чашечкой чая.

— Я подумала, что, возможно, это взбодрит тебя. Скажи, а Майк по-прежнему устраивает у себя грандиозные вечеринки?

— Нет.

— А можно мне апельсинового сока, мамочка? — Гари теребил мать за рукав.

— Ну конечно, солнышко.

Сара запела «Младенец в яслях», и Энни вдруг подумала, что еще никогда не видела, чтобы человек так разительно менялся, как это произошло с ее дочерью после того, как та приехала домой. Морщины на лице Сары, вызванные постоянным напряжением, куда-то исчезли. Голос стал мягче, глаза светились радостью. Она часто пела, а на щеках появился румянец. Энни с ужасом думала о том, что случится, когда Саре придется вернуться в Австралию.

Вскоре приехала Мари вместе с Джастином, устало плетущимся позади.

— Его два раза вызывали к больному среди ночи, — сказала Мари, сделав недовольное лицо. — Пациент, старик, которого Джастин очень любил, умер.

— Наверное, я никогда не смогу свыкнуться со смертью, — уставшим голосом произнес Джастин.

Он был совершенно не похож на того мужчину, за которого, как полагала Энни, должна была выйти замуж ее эффектная сестра. Ему было под шестьдесят, его лицо хранило печать постоянного беспокойства, словно он нес на плечах груз всего мира. Но Джастин оказался хорошим человеком, который заботился о больных в ущерб собственному здоровью.

— Неужели это и есть Дэниел? — Мари осыпала поцелуями смущенного племянника. — И Сара! Я бы ни за что тебя не узнала! А где детишки? Посмотрите-ка, мои дорогие, я привезла вам целую кучу подарков.

Она повернулась к Энни, как всегда лежащей на диване.

— Боже мой, сестренка! Как же ты растолстела! Когда тебе рожать?

— Через две недели. У меня такое ощущение, будто я беременна уже целую вечность.