плохо знаю Гумбольдта, чтобы утверждать определенно. Но уже в первом абзаце этой работы звучит:

«Стремиться к о д н о й цели, достигнуть ее с полной отдачей своих физических и нравственных сил – на этом основано счастье деятельного, энергичного человека» (Гумбольдт, «Идеи…»…, с.25–26).

Для меня разговор о жизни Гумбольдта – это все тот же разговор о методе или способе достижения больших целей. А большой целью, как мне кажется, была для него задача всестороннего раскрытия способностей человека. Зачем? – возникает очередной вопрос. Чтобы прославиться и получить благодарность человечества? Тогда им двигало мышление недооцененности. Или же как у Сократа: раскрыть все способности души, чтобы совершить переход? В данной работе я не смогу дать ответ на этот вопрос из-за недостатка материала, но в любом случае ясно, что большая цель у него была и лежала она за раскрытием человеческих способностей.

Во всяком случае, вторая глава «Идей…» начинается словами:

«Истинная цель человека – не та, которую ставят перед ним изменчивые склонности, а та, которую предписывает ему вечный, неизменный разум, – есть высшее и наиболее пропорциональное формирование его сил в единое целое. Первым и самым необходимым условием этого является свобода» (Там же, с.30).

Напомню, слово «формирование» в немецком однокоренное со словом «образование». Поэтому, вопрос: Каков способ достижения? – для Гумбольдта решается однозначно – народ похож на живой организм или растение, воздействовать на него надо как на зародыш, как бы взращивая посаженное семя. А это значит, что истинное правление народом должно быть в первую очередь образованием.

Достичь в действительности той цели, которую поставил перед собой Гумбольдт после зрелища революции, можно лишь действительно посеяв зародыш нового мира. Вот почему он обращается к образованию не только в своих философских трудах. Образование – это путь к его цели, отсюда и учебные заведения в его жизни, включая основания университетов, что чрезвычайно показательно.

Но что за способности должны там раскрываться? Конечно, можно пойти вслед за его собственными заявлениями и сказать: все и гармонично. Это неверно. Очевидно, заявив, что раскрывать способности надо целостно, Гумбольдт совершил потом следующий шаг на пути к цели и задал себе вопрос: но с какой начинать? Я делаю это предположение из того, что затем он занялся мышлением, а от него перешел к языку, как материальному выражению мышления. И это видится мне последовательным отступлением от изначально заявленного в 21 год образа к тем основаниям, с которых можно было бы строить здание новой науки. Собственно говоря, он повторяет этим то, что делал Декарт, открывший метод в одночасье, а потом двадцать лет искавший основания, с которых можно было бы начать его применять.

Путь Гумбольдта выстраивался примерно так. В 1795 году он приходит к идее создания сравнительной антропологии. «Под этим он понимал сопоставление различных человеческих сообществ с целью выявления специфики их духовной организации» (Рамишвили, с.6).По сути, он занят описанием предмета своего исследования. И то, что это не отступление от ранее намеченного пути, подтверждается, к примеру, в его работах, посвященных баскскому языку: «Каким образом должна отнестись испанская монархия к баскскому народу, чтобы как можно более плодотворно использовать его способности и прилежание». И: «До сих пор больше заботились о том, как избавиться от препятствий, возникавших из-за разнообразия, нежели о том, какую пользу извлечь из добра, порождаемого самобытностью» (Цит. по: Рамишвили, с.7).

Это ставит вопрос о том, что понимает Гумбольдт под «духовной организацией человеческих сообществ». Именно Гумбольдт ввел понятие «народный дух», которое использовалось потом Штейнталем для обоснования этнопсихологии, вызвало множество нареканий и, в первую очередь, в ненаучности, что звучало, как «в идеализме». Тут я, пожалуй, обращусь за пояснением к В. Звегинцеву, дающему прекрасное лингвистическое объяснение этого недоразумения.

«Главным козырем при обличении В.Гумбольдта в беспросветном идеализме является его высказывание: “Язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное”.

Можно было бы отвести основанные на этом (и подобным им других высказываниях) обвинения В.Гумбольдта в представлении духа как верховного и руководящего начала простым указанием на то, что немецкое слово Geist, которое употребляется в данных случаях, в одинаковой мере означает и “дух, душа” и “ум, мысль, образ мыслей”, и недаром в одном переводе произведения В. Гумбольдта говорится об “умственном развитии человеческого рода”, а в другом переводе – о “духовном развитии человечества”. Иными словами, приведенное предложение вполне допустимо перевести и так: “Язык народа находит свое воплощение в образе мыслей народа, и образ мыслей народа воплощается в его языке – и трудно представить себе что-либо более тождественное”» (Звегинцев, с.359).

Пожалуй, последнее, что стоит отметить, как необходимое нам для дальнейшего движения, это то, что Гумбольдт приходит к понятию Образ мыслей народа в понимании, сходном с современным психологическим понятием Образа мира. Язык же есть способ видеть мир, мировидение.

Приведу неоднократно цитировавшиеся слова Гумбольдта из его небольшой работы «Лаций и Эллада»: «Слово, действительно, есть знак, до той степени, до какой оно используется вместо вещи или понятия. Однако по способу построения и по действию это особая и самостоятельная сущность, индивидуальность; сумма всех слов, язык – это мир, лежащий между миром внешних явлений и внутренним миром человека» (Гумбольдт, «Лаций и Эллада», с.304).

В данном очерке нет возможности даже просто перечислить все находки Гумбольдта. Поэтому в заключение повторю только одно: Гумбольдту должно быть посвящено в рамках культурно-исторической психологии отдельное исследование, очевидно, связывающее его понимание языка и мышления с понятием «эйдоса» Платона и «гештальта» гештальтпсихологии XX века. Так же необходимо отзовется его наследие и при изучении русской культурно-исторической психологии, поскольку идеи Гумбольдта оказали сильнейшее воздействие на школу Потебни и много исследовались Г.Шпетом.

Мы вполне можем сохранить для культурно-исторической психологии в качестве приобретений то, что перечислил М. Коул, говоря о достижениях Гумбольдта: понятие народной психологии, понятие народного духа, как образа мыслей народа, и понятие связи культуры, языка и мышления. Но я бы добавил к этому еще кое-что.

Во-первых, оба последних пункта должны быть уточнены понятием мировидения, которым является человеческий язык. Говорить на языке – это не просто рассказывать, это передавать то, как ты видишь мир. При этом же надо учитывать, что прямая передача твоего видения обычно невозможна, и ты обращаешься не к человеку, а к тому, что стоит между ним и миром или тобой – к его образу мира, связанному языком. А это значит, ты не передаешь ему свой образ, а дергаешь за доступные тебе струнки и вызываешь из памяти собеседника нечто сходное с тем,