академии наук он пишет в 1774 году работу «О познании и ощущении человеческой души», в которой размышляет о возникновении «человеческого интеллекта».

«Мышление Гердер выводит из ощущения, а в основе ощущения лежит явление, названное швейцарским естествоиспытателем Галлером раздражимостью. Раздраженный мускул сжимается и снова вытягивается. Раздражимость Гердер характеризует как “первую мерцающую искорку ощущения, к которой поднялась мертвая материя в результате многих шагов и скачков механизма и организма”.Это важнейший вывод.

Ощущение связано с наличием в организме нервов. Когда ощущения достигают определенной степени ясности, они становятся мышлением; разум возникает из ощущений. <…> И перед Гердером с неизбежностью встает вопрос: материальна ли душа или нематериальна? От ответа философ уходит: “Я еще не знаю, что такое материальное и нематериальное, но я убежден, что между ними нет железной преграды”.Фраза, в высшей степени характерная для Гердера: он отказывается от догматических представлений идеализма, но взамен ничего не может предложить. Он – враг дуализма, но его монизм непоследователен» (Там же, с.618).

Все эти восклицания, которыми Гулыга сопровождает концы абзацев, явно ощущаются присутствием его собственной диалектико-материалистической парадигмы. Иначе говоря, оценками «подлинно материалистической науки». Тот же Леонтьев, один из основателей советской культурно-исторической теории, до конца жизни, говоря о сознании, хватался за понятие «раздражимости» как за спасительную соломинку. И это не значит, что выводить мышление из раздражимости неверно или плохо. Плохо то, что за двести лет «материалистическая» психология в этом вопросе недалеко ушла от сказанного Гердером. Я не хочу задерживаться на этом подробнее, но говорю это вполне осознанно.

При этом в заключительных словах Гулыги, на мой взгляд, есть и определение ошибки, и подсказка, где искать выход. Говоря о «догматическом идеализме», Гулыга тем самым позволяет говорить и о «догматическом материализме». Иначе говоря, ошибка, что очень даже вероятно, заключается именно в том, что, воюя с «идеализмом», да не с Идеализмом Платона, а с неким искажением его, то есть никогда не существовавшим, воображаемым противником материализма, по сути, антиматериализмом, «материализм» искал материалистических решений взамен научных или истинных. Зачем Гулыге потребовался «монизм» вместо научности? Потому что парадигма говорит: материализм – это монизм!

А вслушаться и всмотреться в то, что говорит Гердер?! Ведь он же поразительно научен: «Я еще не знаю, что такое материальное и нематериальное, но я убежден, что между ними нет железной преграды!» Знанием или истиной является для него в данном случае лишь свое незнание. Предположение об отсутствии непреодолимой преграды, то есть о взаимосвязи и взаимоперетекании того, что обычно называют материальным, и того, что обычно называют нематериальным, он называет убеждением и далее не идет! Прежде чем выбирать позицию, надо дать полноценное описание и определение предмета. Ведь самое страшное в современной науке то, что она использует в качестве основ для своих построений бытовые определения, точнее, бытовое понимание неподдающихся научному описанию простейших явлений жизни, а потом из-за этого гибнут люди. Но ведь именно бытовое понимание многих явлений ума и сознания лежит в основе построений Канта и Гегеля. От них оно перебралось к классикам марксизма-ленинизма и в материалистическую науку конца прошлого века, а оттуда и в правящую парадигму советской психологии. Правящая же парадигма страшна тем, что очень плохо поддается пересмотру, очень медленно меняется. Ее проще заменить, чем изменить. С психологической точки зрения это происходит потому, что она есть внешнее выражение мышления сообщества, в котором его члены занимают места за кормушкой, столуются. Пересматривать правящую парадигму значит рисковать своим местом. Это опасно. Это могут себе позволить только революционеры.

Кстати, один из моих цензоров не удержался и воскликнул по поводу этого места: «За выражения типа “столуются за кормушкой” – побьют. Побьют сильно и основательно. Между прочим, обоснованно, так как с крахом советского строя наука – давно не кормушка для подавляющего большинства. Хорошо живут очень-очень малые ученые, к тому же откровенно холуйствующие – перед Соросом ли, перед «демократическим» режимом ли. Остальные – нищие идеалисты».

Как видите – действительно опасно, потому что просто побьют. Побьют, потому что по представлениям ученых, а это писал психолог, разбирающийся в социальной психологии, держаться за место в сообществе вовсе не значит держаться за место за неким столом, где места раздаются по достоинству. И получать оценку по достоинству для «ученых-идеалистов» означает, как вдруг выясняется, получать деньги. Раз денег ученым платят мало, значит, они – идеалисты. Они занимаются наукой ради идеи. Но ведь я об этом и говорю. И идей этих две: или истина, или достоинство. И если моя работа – не просто нападки на ученых, то я должен попытаться повторить еще раз все то же самое: я не говорю, что ученые – плохие люди. Не обижайтесь зря, сначала попытайтесь понять. Я говорю о том, что ученый либо делает науку, как поиск истины, это его цель, и тогда это один разговор. Либо он имеет целью занять место в научном сообществе. И тогда это совсем другой разговор, и к исследованию его научного пути должна применяться совсем другая психологическая дисциплина, которую я считаю возможным называть психологией сообществ.

Все ученые время от времени переходят от одного вида мышления к другому, поэтому каждому знакома и охота за истиной, и охота за местами и оценкой научного сообщества. Поэтому, если снять красные очки, сквозь которые на меня можно смотреть только как смотрит бык на дразнящую его жертву, и поглядеть в себя, то большая часть сказанного мною может быть узнана в собственных переживаниях. А многое всплывет при встречах с коллегами. И в том числе всплывет вопрос: если мне почти ничего не платят, если я нищий ученый, так почему я все еще в науке? Что меня удерживает? Желание постигать истину? Делать открытия? Но если для этого нужно финансирование, кто-то типа Сороса его тебе предлагает, а ты не идешь, значит, есть нечто еще, что тебя удерживает? И это нечто – или верность своему сообществу, или неверие в свои творческие силы. И даже если этим сообществом является Россия, это никак не изменяет моих выводов: ученый, отказывающийся искать истину за деньги, которые ему не нравятся, предпочитает истине нечто иное.

Значит, это «иное» стоит того. А раз появилось выражение «стоит», значит, за все заплачено. Достоинство человека определяется местом, которое он занимает за княжеским столом. Но любой стол – это, в первую очередь, кормушка, потому что за ним пируют. Во главе любого сообщества сидит князь и распределяет места по ценности людей, которых хочет привлечь к себе на службу. И тем определяет и их достоинство, и их