Говорят, мол, если брать по гамбургскому счету, то в песне он был сильней, чем на сцене. Я так не думаю. Его Гамлет, Лопахин, Хлопуша, другие роли на театре и в кинематографе были не менее пронзительны, в них были тот же надрыв и тот же неистовый размах, что и в песнях этого замечательного художника. Но песня доходчивей, проникновенней, демократичней, песня всепроникающа, поэтому его, конечно, лучше знали по песням. А я вспоминаю его роли и песни и вижу, что это был единый сплав. Хотя, быть может, в песнях он был выразительнее. И не потому, что они были более яростны и темпераментны, но потому, что в них он передал те мысли, чувства и слова, которых ему недоставало в иных ролях, которые выражали его точнее».

Юлий Ким: «Я бы сказал: Высоцкий – это явление. Его личность, его судьба, его песни – единое целое, у которого было свое художественное назначение: выразить сегодняшнее состояние русского (российского) национального духа. В этом я вижу причины неслыханной – и естественной, не нуждающейся ни в какой рекламе – популярности Высоцкого, популярности повсеместной, во всех кругах и сферах. В этом я вижу залог его бессмертия».

Герман Климов: «Многие деятели искусства трактуют свое пренебрежение к спорту с неких высоколобых, чуть ли не с идейных позиций, как занятию низкому. Это клише, которое стало будто бы хорошим тоном, скрывает чаще всего некую внутреннюю вялость. Если это писатель, то писания его рассудочны и скупы, если режиссер – то построения его претенциозны и надуманны, а актеры у него какие-то замороженные.

Высоцкий мне напоминал бомбу с заведенным часовым механизмом, которая должна взорваться, но когда – не знал никто, подчас и он сам. Но вот взрыв – но это лишь сигнал, стартовый выстрел. Далее Володя – спринтер в беге на длинную дистанцию: вот, кажется, все уже, невозможно держать такой темп, но приходит и второе, и третье, и десятое дыхание…

Я слушал и других бардов, их концерты на дому. Обычно через час начинаешь томиться – все уже ясно, ты имеешь четкий портрет и певца, и поэта, и музыканта, и человека. Высоцкий не отпускал тебя порой и три, и четыре часа. Ни магнитные пленки, ни телевидение не дают полного представления о том «сеансе магии», в который ты волей-неволей бывал вовлечен. Буквально на второй – третьей песне начиналась морока: все твои внутренние барьеры лопались, ты погружался в какое-то мощное поле и без попыток сопротивления, почти не выныривая, жил совершенно особой жизнью. Он делал с тобой, потрясенным, все, что хотел: заставлял хохотать, сжимал сердце, бередил душу. Ты откликался на каждое слово, жил почти в том же напряжении, что и он. Некоторым становилось физически не по себе».

Александр Митта: «Высоцкий жил с таким напором и шел навстречу своей судьбе с такой беззащитностью, что не надо гадать какое у него было сердце. За это мы его и любим, и не можем забыть. Он осуществил мечту каждого человека – выразиться полностью, всем существом сразу: и умом, и сердцем, и телом, и голосом, и мыслью, и страстью. Ничтожной доли расчета нет ни в одной из его песен, а их сотни. Как не могут соврать пес, тигр, птица, так и не мог слукавить он. Великий зверь искусства, существо с интуицией зверя, энергией и бесстрашием зверя, ловкостью и хитростью зверя. И при этом он принят у интеллектуалов, детей и мудрецов».

Станислав Говорухин: «Не издали при жизни книгу стихов – это объяснить еще можно. Кому нужен был тогда тайфун в гладком море макулатуры? Слишком яростные строки, слишком обнажена правда в этих стихах, слишком много «возмутительных» вопросов. Была определенная логика времени в том, что книга его стихов не была издана. Правда, эта логика позорна для тех, кто отвечал тогда за литературу, для тех, кто весьма удобно в этой литературе жил.

Но то, что первоклассный артист так редко появлялся на экране, – в этом никакой логики нет. Просто был страх от одного имени: Высоцкий. Ни в качество таланта не вдумывались, ни сам талант этот не берегли. Возможно, тем, кто лишил нас радости видеть Высоцкого на экране, стыдно сегодня смотреть в глаза людям. Но легче от этого не становится.

«Но ведь про что-то можно снимать? – писал он мне. – Например, про инфузорий? Хотя… Ткнуться некуда – и микро-, и макромиры под чьим-нибудь руководством».

…Меня все время мучает чувство вины, что я его недостаточно использовал. Тем более что он всегда охотно шел навстречу. Он мог больше сниматься. Он мог написать больше песен. И вот это меня, конечно, мучает. Можно было бы с ним сделать и какие-то еще фильмы. И еще песни».

Роман Виктюк: «В каждом театре, в котором мне приходилось работать, я старался создать кружок единомышленников. Помню, мне удалось сколотить команду – Пастухов, Калягин, Терехова… Боже, как мне хотелось, чтобы у меня играл Высоцкий! Десяток лучших артистов! Я притащил их на телевидение.

Прихожу к Лапину, главному тогда на телевидении, на столе у него «Бесы» Достоевского лежат.

– Высоцкий? Берите любого другого актера, а этого народу не надо.

– А «Бесы»? – спрашиваю.

– И этого народу не надо.

А ситуация во МХАТе, где я ставил рощинскую пьесу «Муж и жена снимают комнату» и использовал песни Высоцкого? Я настаивал, чтобы авторство Володи обязательно было отражено в афише. И что? Написали. Среди бутафоров, костюмеров, администраторов. У меня эта афиша теперь висит дома».

Юрий Горобец (из интервью М. Цыбульскому 7 ноября 2010 года):

“Впечатление о Володе у меня было такое, знаете, как бенгальский огонь. Яркий, но, к сожалению, быстро сгорающий. Иначе он бы не был Высоцким. Понимаете, вот это поколение – Высоцкий, Олег Даль, Шпаликов Гена… Они были очень неудобные люди для общения, для общежития, но яркие очень. И все сгорели. И Высоцкий не мог жить иначе и не мог не сгореть – при такой жизни, при таком темпе, при таких затратах энергии. Я смотрел его в «Гамлете». Как он играл и что играл – это вопросы профессиональные, но в смысле бешеной отдачи это было замечательно. И так же он играл Хлопушу. Тогда, кажется, и появилось выражение «играть на разрыв аорты»”.

Сергей Юрский: «Володя – одна из самых необыкновенных личностей, которые я наблюдал. Его артистизм был для меня эталоном, потому что это именно тот случай, когда человек перевоплотился раз и навсегда. Не перевоплощается для каждой роли, изменяя себя, а раз и навсегда перевоплотился. Я встречал людей, которые рассказывали, как они сидели в лагере вместе с Володей и как себя Володя вел в лагере… Но он никогда не сидел в лагере! Когда я встретил человека, который с ним воевал в Отечественную войну, я понял окончательно это его ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ. Вот этот низкий хриплый голос был найден как голос персонажа – и стал ЕГО голосом. И он перевоплотился в этого человека, человека народа, а сам он исчез… Но, он – другой. Иногда, когда прорывались ТЕ черты ДРУГОГО человека, я просто догадывался об этом – и ахал оттого, что человек совершенно иной. Мне было с ним легко, потому что мы просто работали, мы не были связаны чем-то иным, мы не трогали друг друга за душу… Мы были просто профессионалами».

Петр Вегин: «Володю можно было бы назвать русским Беранже: он так же популярен, так же понятен всем слоям населения – и молодым, четырнадцати-, пятнадцатилетним, и функционерам, и людям искусства, и пьяницам… Всем, абсолютно всем, он – родной человек. Это феномен Высоцкого! Талант – всегда феномен. Но такого таланта, как Высоцкий, может быть никогда не было в нашей стране. Такое сочетание разных дарований было в одном человеке! И так удачно они были соединены в его творчестве.