в ужасе отпрянул. В следующую секунду на меня смотрел рыжеволосый американец.

— Всё в порядке?

Я поправил пиджак и провёл рукой по волосам.

— На самом деле нет. — вдруг признался я.

— Я могу как-нибудь помочь?

Я уставился на мужчину, ощущая, как горит солнечное сплетение, как горит лицо от волнения. Что я натворил?

— Не думаю. — покачал головой я, заставив себя успокоиться. — Только если выполните мою просьбу. Я думаю, это будет полезно обеим сторонам.

Майлз без тени негатива усмехнулся.

— Если ваши соотечественники согласятся стать моими клиентами, у вас и правительства будет повод. — многозначительно проговорил я.

Конгрессмен глядел на пол перед собой, обдумывая мои слова. Я тем временем разглядывал его, ища причины моего сердечного волнения.

— Нет, Эдвард. Мне жаль, но я не могу помочь тебе.

И я понял. Он был не продажным чиновником, а тем, кого он назвал «хорошим политиком». Я в миг ощутил, что испытываю к нему уважение и поддерживаю его принципы. Странно, да? Находясь рядом с ним, я чувствую себя иначе; от него веет светом и теплом; и я хочу стать таким же.

В ответ на отказ Майлза я улыбаюсь и киваю без разочарования и даже как-то удовлетворённо. Прежде чем я отвешиваю следующую реплику, американец достаёт вибрирующий телефон. Экран освещает его лицо. Пока он читает, я слушаю отдалённую музыку и шум журчащей в фонтане воды. За последнее время это была самая спокойная и умиротворённая минута в моей жизни.

— Ах, как жаль. — произносит вскоре Кингсли. — Боюсь, мне пора.

Вот тут я разочарованно поджимаю губы и незаметно вздыхаю. Майлз подходит ко мне ближе, пересекая границу личного пространства. Моё сердце останавливается.

— Ты сообразительный парень, Эдвард. — говорит американец. — Я вижу в тебе борца за справедливость, идеальный пример того, каким должен быть юноша в твоём возрасте.

Я похлопал глазами, не веря тому, что только что услышал.

— Что?.. Борца за справедливость? — недоумеваю я. — Мой дядя видит во мне совсем не это. — забывшись, выпаливаю я.

— Знаешь, — светлые глаза Майлза весело сияют, а морщинки по краям — словно лучи. — вообще-то каждый видит то, что хочет видеть. Здесь главное — кем ты сам себя видишь. Важно уметь отстаивать свои стремления, свою личность, чтобы не дать другим слепить из тебя того, кем ты не являешься. Береги себя, Эдвард.

После этого небольшого наставления Майлз сжал оба моих плеча, так как делают добрые дядюшки перед отъездом, и направился куда-то в сторону выхода.

— Мистер Конгрессмен! — окликаю его я, резко обернувшись.

Американец остановился.

— Мы ещё увидимся? — с улыбкой спрашиваю я.

— Когда приедешь в Штаты, загляни в Белый дом. Буду рад другу из Старушки Англии.

Я согласно кивнул и помахал ему напоследок.

Сказать, что я остался под впечатлением — ничего не сказать. Пока я держал путь в общий зал, шёл вприпрыжку, засунув руки в карманы. Хотелось насвистывать кантри и по-дружески хлопать каждого по спине.

Но когда моим глазам открылся пейзаж толпы придурков, я снова очутился в реальности. По сути, я ничего так и не добился от американца. Но я не жалел, что так вышло. Более того, я уже вообще не хотел никого вербовать. Хотелось просто уехать.

В итоге я просто вышел на улицу. Стоял, облокотившись о перила и смотрел на смеркающееся небо. Не было никакого желания оставаться здесь. Я стал думать о том, что буду делать, когда мы вернёмся. Что будет завтра? А послезавтра? Как мне дальше общаться с дядей?

Нужно найти Джима и сообщить ему, что я ухожу. И плевать, что он скажет. Совсем стемнело, но фонари и фары машин хорошо освещали всю округу. Я зашёл в дом. И как отыскать Джима? Наверное, где-то в куче людей. Я влился в поток человеческих тел и стал активно высматривать этого Дьявола. Проходя так минут пять, я остановился около небольшого фонтана. Вдруг я заметил Джима. Он стоял около колонны, и прижимал к ней какую-то женщину. Я сначала подумал, что он её душит, но, когда они впились друг в друга, я понял, что это не убийство.

Моё тело сразу покрылось мурашками боли, а затем пришла уже знакомая ярость. Словно в океан угодил огромный метеорит. Он снёс каждый остров и создал такую волну, что я ощутил её, подступающую к горлу.

Я смотрел на это, ощущая, как кровь в моём теле превращается в лаву. Мне захотелось взорвать этот дом, снести до основания. Я вскипел, я сам был готов разлететься на кусочки.

Стало ясно, что план мой по контролю эмоций был обречён с самого начала. Ладонь заныла, лоб заныл, все кости заходили ходуном.

Мой гнев был слишком силён. Я понял это, когда обнаружил в своих руках пустой бокал. Разбить, подойти к ним и… УБИТЬ ВСЕХ! КАК УТРОМ! ЭТО БЫЛО ТАК ВЕСЕЛО!

Но я выкинул бокал и помчался к парковке. Я смог сбежать. Наверное, мне помогла встреча с американским конгрессменом, его слова, его энергия. Не произойди со мной этого, я точно бы накинулся на дядю и убил ту суку.

Свежий воздух меня не отрезвлял, мне хотелось наполнить его газом и чиркнуть спичкой. Я сбежал по холму и с грохотом упал на нужную машину. Себастьян сидел внутри и прикуривал.

— Ты чего? — спросил он, увидев меня.

Я запрыгнул на переднее сиденье и с силой зарядил по приборной доске.

— Э! — вскрикнул Моран, хватая меня за руку. — Что такое то?

— Гони отсюда! — немного истерично завопил я, барабаня по всем частям машины. — Пошёл он нахрен! Пошло всё нахрен! Блядь!

— Боже, Эдвард, — обалдел киллер. — да расскажи уже чё случилось!

— Он там трахает какую-то… какую-то… прямо там! — я закрыл лицо руками.

Моран вздохнул и откинулся на спинку сиденья.

— А чего ты психуешь-то? Он всегда так делает. — произнёс Моран.

— Ты не понимаешь… — мой голос словно сдулся, вся энергия ушла.

Себастьян выкинул окурок и поднял стекло.

— Понимаю. — вдруг произнёс он.

— Он просто… — я с силой сжал зубы от злости. — прямо-таки табу установил мне на секс с другими, а сам… вон!

Моран опустил глаза.

— Да. — кивнул киллер, ковыряя руль.

Ему не нашлось сказать ничего более развёрнутого. Я же таращился на свои побледневшие пальцы то страшно сгибающиеся от нервного тика, то безжизненно коченеющие.

Сейчас я был действительно зол. Не был под властью чар Мориарти. Я ощутил себя как-то… уязвлённо, словно мою гордость пытались затоптать. Это подняло во мне протестанта с огромным флагом «Революция».

Я загорелся идеей мести. Его табу — ничто для меня. Я буду делать