— Пойдём, — отвечает Сивер. — Я убью его. Бая, я его убью. Я не позволю ему вернуться. Я не пущу его. Делай со мной что хочешь, но я его не пущу.

Сначала Бая думает, что Сивер говорит о Вране. Конечно, о Вране. О ком же ещё?

Сначала Бая думает, что всё-таки увидит его.

Бая думает об этом, стремительно поднимаясь за Сивером по земляным ступеням. Бая думает об этом, выходя наружу — и видя всех членов своего племени и дюжину членов племён других, тоже выскочивших из землянок. Старики и дети, старшие и их подопечные. Те, кто должен был сейчас находиться в лесу — и те, кто, разумеется, поспешил покинуть его, как только узнал, кто пожаловал на Белые болота.

Пожаловавший — пожаловавшие? — стоит за границей. Бае приходится дойти до холма. Бае приходится преодолеть его земляные стены. Бае приходится сдерживать себя, насильно сдерживать себя, чтобы не сорваться на бег. Бая сама не знает, что чувствует — может, она ещё и не сошла с ума окончательно, но её бешено колотящееся сердце — точно да.

Бая думает: Вран. «Я убью его». «Я не пущу его». Разве мог Сивер выплюнуть такие слова в сторону своего любимого, пусть и ускользнувшего к Врану когда-то Веша? Нет, конечно же, нет.

Или…

За границей стоит один Веш.

Сивер стискивает зубы при виде него так, что Бае кажется — он вот-вот сломает себе челюсть.

«Я убью его».

«Я не пущу его».

— Я предупредил людей, — говорит Веш, глядя на Баю.

«Я убью его…»

«Я не пущу его…»

— Зима, Нерев, Самбор, Горан и Зоран мертвы, — говорит Веш.

— Вран у людей, — говорит Веш.

— Я не мог поступить иначе, — говорит Веш.

— Они собирались напасть на людей на рассвете — а у людей есть дети, — говорит Веш.

— Такие же дети, каким был я когда-то, — говорит Веш.

— Я тоже жил в этой деревне. Я тоже… — говорит…

Говорит, говорит, говорит…

Веш говорит и говорит. Сивер стискивает пальцы Баи в своих, словно желая её от чего-то удержать — но на самом деле сдерживая себя.

Веш рассказывает, как он пришёл в племя Врана несколько лет назад — Веш и сам не помнит, когда именно. Небо затянуто тучами, рассвет уж давно отгорел. Веш рассказывает, как племя Врана, как сам Вран поначалу казались ему очень даже разумным — Веш рассказывает, как со временем он понял, что ошибался. Небо затянуто тучами, небо пасмурно и равнодушно, небу совершенно безразлично, что происходило под ним несколькими часами ранее — и что происходит сейчас. Веш рассказывает, как Вран опутал его своими сладкими речами, догадками и предположениями — как Вран говорил ему, что, возможно, Веш способен обращаться в волка не просто так, что, возможно, один из волков Белых болот — а, может, и из гораздо более далёких племён — заделал волчонка, спутавшись с деревенской девкой, а деревенская девка решила на всякий случай от Веша избавиться. Небо затянуто тучами, у неба своя жизнью — небо не желает разбираться, сколько жизней было потеряно под ним совсем недавно.

Веш говорит: да, может быть, так оно и есть. Веш говорит: он и сам не знает, кто он — благословлённый ли волчьими предками человек или преданный человеческой матерью волк. Но Веш знает одно: то, что пытался сделать Вран, делать нельзя. Ни с кем и никогда. Веш всё-таки вырос среди волков — и Веш не мог допустить, чтобы Вран, не то волк, не то человек, посягнул на жизни тех, среди кого Вран родился. Посягнул на жизнь любого человека.

Веш ушёл перед последним закатом не для того, чтобы собрать травы. Не для того, чтобы бежать на Белые болота — не для того, чтобы спастись самому, но для того, чтобы спасти деревню. Веш пришёл в неё — пришёл в эту бывшую деревню. Веш предупредил живущих там, что на рассвете их ждёт набег.

Веш остался на опушке леса, чтобы увидеть всё своими глазами. Веш хотел пойти к Врану, к тем, кто остался с ним, несмотря ни на что, чтобы предупредить, уговорить, образумить и их — но что-то не позволило ему сделать это. Веш так и говорит, глядя Бае в глаза: «Что-то мне не позволило».

Наверное, они сумасшедшие все. Наверное, в этом лесу не осталось ни одного здравомыслящего волка — разве что Сивер. Глаза Веша ясные, искренние, в них нет ни капли вины — Веш уверен, что поступил правильно. Что он спас деревню. Что он спас неких детей, к которым он возвращается раз за разом.

Бая думает: какая же она дура.

Дура. Дура. Полная дура. Почему она просто стояла здесь? Почему ждала, надеялась, уповала на чей-то здравый смысл — чей? Врана? Зимы? Может быть, Горана с Зораном? Бая стояла здесь, смотря в небо, а Веш стоял там, смотря на короткое и бесславное сражение, которое нельзя было назвать и сражением — и Бая ничем, ничем, ничем не отличается от Веша.

Люди расправились с пятёркой волков за несколько мгновений — им не пришлось даже покидать свои дубовые стены, они сделали то, что и пророчила Врану Бая: пронзили эту пятёрку десятками стрел, прежде чем та достигла ворот. Ворот. Вран даже не попытался зайти с тыла. Он даже не попытался найти одну из своих излюбленных лазеек.

Но шестого волка — шестого волка люди оставили в живых, словно почувствовав: это — их вожак. Вран действительно вёл всех за собой. Всех своих верных безумцев, не придумавших ничего лучше, чем присоединиться к нему и в этом безрассудстве, — не придумавших ничего лучше, чем прервать свои запутавшиеся, бестолковые, всегда преданно следовавшие за Враном жизни хотя бы так. Бая понимает, почему пошла на это Зима, почему решились на это Самбор и даже Нерев — но зачем это Горану и Зорану? Этого Бая не знает. Может быть, это просто показалось им забавным — в последний раз потешиться удивительной дуростью своих жизней перед тем, как уйти в тихий и всепрощающий вечный лес.

Веш рассказывает, как Врана, раненого, но не убитого, худого, некрупного волка с синими-синими глазами, затащили внутрь поселения. Веш рассказывает, как взобрался на ближайший холм — и увидел большую деревянную клеть прямо в середине разросшейся деревни, и Врана в этой клети. Веш рассказывает — он знает это потому, что часто тайком наблюдал за всеми человеческими поселениями, которые встречались племени Врана на их бестолковом пути, — что в таких