мало. Во многие души вселили татары страх, одно упоминание о возможном набеге вызывало в них жалкий заячий трепет.

Да, мир надо было творить.

— Семён! — окликнул Лев одного из молодых бояр. — Поезжай в Берестье, к моему сыну Юрию. Передай: я велю ему вернуть город князю Мстиславу. И пригрози: если не послушает Юрий, сам я пойду на него ратью. И литвинов, и ляхов приведу с собой. И о татарах тоже упомяни. Угрожает, мол, Ногай своих конников на нас напустить. Всё на этом.

Он с тягостным глубоким вздохом опустился обратно на столец. Потом вдруг, словно вспомнив что-то, встрепенулся, нашёл глазами Варлаама.

— Боярин Варлаам Низинич! — прозвучали властные слова. — Тебе поручаю я поехать к Ногаю. Доставишь ему мои дары, скажешь: покорен я его воле. Грамоту возьмёшь. И умоли, Христом-Богом, чтоб не насылал он на Червонную Русь свои орды!

Варлаам, поднявшись, поклонился князю в пояс.

«Вот так. Если справишь дело, как подобает, выдам я тебе тиуна Терентия головой. Если нет, учиню суд, буду разбираться, — решил Лев. — А стоит ли? — вдруг засомневался он. — Беглого тиуна притащил Маненвид, литвин, один раз уже предавший меня. В то время как Варлаам всегда оставался мне верен, даже в самый трудный час. Но за лихоимство надо карать, от кого бы оно ни исходило. Иначе растащат землю на куски набольшие мужи! Но может, Низинич и не воровал? Может, поклёп? Крестьяне в некоторых сёлах в самом деле недодали положенной дани, но Варлаам заступился за них, пообещал, что в следующее лето вернут они недоимки. Но брал ли он себе? Нет. как я решил, так и поступлю. Или — или!»

Лев отмёл прочь сомнения.

— Жду тебя, Низинич, с доброй вестью, — холодно промолвил он и закончил на том совет.

90.

В стычке под Кобрином нобиль Маненвид угодил в плен к людям Ольги Романовны. Внезапно налетели на него посреди поля трое пеших ратников, спихнули с седла, вырвали саблю, заломили за спиной руки. Связав, бросили в крытую рядном телегу, повезли во Владимир, ко княгине.

Когда доставили Маненвида на княж двор и швырнули в пыль, к ногам разгневанной вдовы, не выдержал он, залился жалкими слезами, запричитал, чуя, что лихая ожидает его судьбинушка.

— Пощади, светлая госпожа! Прости! Худое дело мы сделали, неправедное! Отпусти! Верным псом тебе буду!

Но не пожелала Ольга слушать жалобные его стенания, топнула в негодовании ногой, повелела грозно:

— В поруб вражину!

В темнице, на хлебе и воде, промаялся Маненвид до лета. К тому времени Юрий, напуганный отцовыми угрозами, ушёл из Берестья в Люблин. Мстислав же, сведав, что берестейские жители принимали у себя Юрия с радостью, а провожали с сожалением, в наказание обложил город особенной данью, которую определил на содержание своих ловчих, выжлятников[230] и сокольничих.

Обо всех этих событиях Маненвид узнал от стражей. Однажды за ним пришли оружные воины в кольчугах, вытолкали вверх по лестнице во двор, провели в сени, на которых, скрестив на животе пухлые руки, стояла княгиня. Снова рухнул Маненвид ниц, стал каяться и молить о прощении.

— Отвезите его ко Льву! Не хощу боле на мразь сию глядеть! — передёрнув плечами от омерзения, приказала Ольга.

Вскоре оказался Маненвид во Львове. Опять ползал он на коленях, на сей раз в горнице перед князем Львом, опять молил отпустить, не губить.

Лев, сидя на стольце, брезгливо отодвигал от пресмыкающегося на полу нобиля ноги в коротких сафьяновых сапожках. Лицо его выражало усталость и равнодушие. Не говоря ни слова, он сделал знак одному из своих рынд. Тот стремглав ринулся к дверям.

Через несколько мгновений в палату быстрым и твёрдым шагом вошёл молодой светлолицый человек в дорогом зипуне синего сукна и в шапке с меховой опушкой на соломенного цвета волосах.

Длинное лицо его при виде коленопреклонённого Маненвида озарилось злорадной ухмылкой. К ужасу своему, обернувшийся Маненвид узнал князя Римунда, сына убитого Трайдена.

— Ну, наконец-то, добрался я до тебя, погань! — воскликнул Римунд.

Резким движением он обнажил меч.

— Узнал я правду! Ты отца моего убил на охоте, по наущению Довмонта!

Довмонт, князь Псковский, приходился братом Трайдену и, видно, опасаясь его усиления в Литве, подговорил коварного нобиля на убийство.

Маненвид, визжа от страха, исступлённо забился у ног Льва:

— Князь, защити... Виноват... Но не я... Не я убил...

Внезапно вскочив на ноги, он заметался по горнице. Римунд ринулся на него с обнажённым мечом.

— Довольно! Хватит! Не здесь, не у меня в горнице! — стукнув посохом по полу, прекратил нелепую беготню Лев.

Римунд, рыча от ярости, вбросил меч в ножны.

— Отдаю тебе, князь, этого предателя. Делай с ним, что пожелаешь. И тебя он предавал, и меня.

Явились два дюжих литвина и выволокли отчаянно упирающегося Маненвида за двери палаты.

Лев зло сплюнул ему вслед.

— Ну вот, Римунд, — обратился он к литовскому князю, жестом приглашая его сесть. — Я исполнил обещанное, отдал тебе убийцу твоего отца. Думаю, отныне никто и ничто не сможет помешать нашей дружбе и нашему соузу. Тебя беспокоят орденские рыцари. Я разделяю твою тревогу. Не так давно тевтонский магистр Конрад Тирберг сровнял с землёй Гродно. Орден, друг Римунд, поверь мне, страшней и опасней Орды. От той можно хотя бы откупиться дарами. Эти же истребляют целые народы. Извели лютичей, ободритов, пруссов. Вон супруга моя, Святохна Святополковна, поморская княжна, много про лихие делишки ордена рассказывает. Будем же, князь Римунд, стоять против них плечом к плечу. На тебя нападут — я помогу, а если, наоборот, на меня накинутся — ты рядом с мечом встанешь.

— Да, князь Лев. — Литвин одобрительно кивнул.

— Скрепим наш ряд грамотами и клятвами, — предложил Лев.

Римунд снова согласно склонил голову.

— Клянусь Перкунасом! — воскликнул он.

Старый «галицкий король» приложился устами к серебряному нательному кресту.

Клятвы были даны, Лев был доволен.

Мирами и договорами он обеспечивал Червонной Руси долгие годы покоя и тишины. Союз с Вацлавом Богемским принёс Галиции вес и влияние в Европе и во многом позволил ему самому принять королевский титул. Ряд с Римундом устрашит немцев в Прибалтике. Также имел Лев грамоту о мирном договоре с новым венгерским королём Андрашем Третьим, заступившим на место павшего от руки убийцы двадцативосьмилетнего опасного гордеца Ласло Куна. Погиб Ласло, и стихли разговоры о тираничном