Аудиенция заключалась в простой передаче грамоты, в которой император Александр выражал желание сохранить дружбу с Персиею. Из Тавриза Ермолов думал ехать как можно скорее в Тегеран для представления шаху, но его задерживали на каждом шагу. Нежелание русского посла подчиняться этикету и незнание данных ему полномочий ставило персидское правительство в затруднительное положение.

Все еще надеясь выговорить уступку хотя части потерянных владений, тегеранский двор подсылал к Ермолову разных лиц, чтобы выведать мысли посла и полномочия, ему данные. Из всех переговоров персияне должны были заключить, что Россия не согласится ни на какие уступки, и тогда они решили не задерживать посла и предложили ему прибыть в Султанию[194], куда с наступлением жаров шах обыкновенно приезжал и проводил лето.

[«По изъявлении вам множества приветствий, – писал визирь садри-Азам[195] Ермолову, – и по отправлении о вашем благополучии тысячи молитв, я рукою искренности снимаю фату с ланиты красавицы цели. После долгого приковывания ока надежды к дороге ожидания, я денно и нощно не переставал мечтать о радостном с вами свидании, как вдруг пришла благая весть о приближающемся блаженстве вашего присутствия».]

Прибыв в Султанию в начале июля, Алексей Петрович до 20 числа ожидал там шаха, потом в течение целой недели переговаривался о церемониале, и наконец только 31 июля состоялась аудиенция. Через несколько дней, и именно 3-го августа, были поднесены шаху подарки, причем «убежище мира и средоточение вселенной» был особенно поражен хрустальными вещами и огромных размеров зеркалами.

Долго и неподвижно всматривался шах в себя и в обливавшие его алмазы и бриллианты в бесчисленных сияниях отражавшиеся в глубине волшебного трюмо. Но вот, какбы очнувшись, он думал было обратиться к другим вещам, но какая-то неведомая сила снова приковала его к месту.

Прошло несколько минут, наконец, превозмогая себя, шах сделал легкое движение в сторону… и очарование самим собою исчезло. «Мне было несравненно легче, – произнес он, – приобрести миллионы, чем этот подарок русского венценосца, который не променяю ни на какие сокровища в мире».

Подметив слабую сторону, Ермолов, при помощи лести, нашел теплый уголок в сердце средоточия мира. «Не раз случалось, – писал он Закревскому, – что я, выхваляя редкие и высокие качества шаха и уверяя, сколько я [ему предан и] тронут его совершенствами, призывал слезу на мои глаза и так и таял от умиления. На другой день только и говорено было обо мне, что не было такого человека под солнцем.

После чего не смел никто говорить против меня, и я с министрами поступал самовластным образом». Шах помирился с мыслью о невозможности возвратить и пяди уступленной по трактату земли и обещал назначить комиссию для разграничения. Алексей Петрович покинул Персию и 10-го октября возвратился в Тифлис.

Познакомившись с краем, он прежде всего обратил внимание на защиту жителей Кавказской линии. Признавая, что существовавшие крепости и посты не удовлетворяют своему назначению, главнокомандующий стал теснить горцев в глубину гор и с этою целью перенес часть линии с Терека на Сунжу, построил несколько новых укреплений и довел их до р. Сулака.

Горцы хотя и уступили место, но, пользуясь густо– и труднопроходимыми лесами, упорно сопротивлялись. Тогда Ермолов решил приступить к рубке лесов и к проложению просек.

Смотря на уничтожение вековых деревьев и их естественной защиты, горцы сознали, что не ружье и пушка, а русский топор покорит их[196]. Так оно было в действительности. Употребленный Ермоловым способ действий привел к тому, что он имел возможность с весьма незначительными силами держать в страхе всю Чечню и Дагестан.

С другой стороны, господство наше в Закавказье возрастало по мере уничтожения ханской власти и введения русского управления. Для этой цели главнокомандующий пользовался каждым предлогом. Так, когда 24-го июля 1819 г. скончался Измаил-хан Шекинский, то Алексей Петрович, не обращая внимания на наследников[197], объявил, что ханство уничтожается и оное называется Шекинскою областью.

«Я займусь, – писал он, – исправлением погрешностей прежнего злодейского управления, а народ, отдохнув от неистовств оного, будет благословлять благотворительнейшего из монархов».

Уничтожение ханства Шекинскаго было громовым ударом для всех остальных ханов. «Я давно знал, что так будет, – говорил Мустафа, хан Ширванский».

Человек умный и наблюдательный, Мустафа скоро оценил цель действий Ермолова и 19 августа 1820 г. добровольно ушел в Персию, отправив туда заранее все свое имущество и часть гарема[198]. Жителям объявлено, что Мустафа лишен навсегда ханского достоинства и ханство принимается в российское управление. Примеру хана Ширванскаго последовал и хан Карабагский, который 21 ноября 1822 г. также бежал в Персию.

Власть хана в Карабаге объявлена уничтоженною и жители приняли это известие с большою радостью. «Обозрев прелестныя наши мусульманския области, – писал Ермолов, – сказать откровенно могу, что восхищался мыслию, сколько введение в них управления российского послужит в короткое время к их улучшению. Введение нашего управления есть дело, мне нераздельно принадлежащее, и меня утешает польза, правительству принесенная».

В этом отношении заслуга Ермолова действительно велика: удалив ханов, он ввел единство в управление и дал возможность сплотить ханства в одно целое, нераздельно связанное с составом империи. Тегеранский двор неприязненно смотрел на деятельность Ермолова и, подстрекаемый бежавшими ханами, становился к нам в более и более неприязненные отношения.

В течение десяти лет вопрос о разграничении не двигался далее дипломатической переписки и граница между государствами не проводилась. По мере усиления неприязни, персияне становились более требовательными и, наконец, в 1826 г. вторглись в наши пределы.

С началом персидской войны Ермолов был отозван с Кавказа[199], и служебная деятельность его прекратилась навсегда[200]. [Сначала] он поселился в Орле, потом переехал в Москву, где и жил до своей кончины, последовавшей 12 апреля 1861 года[201].