Новые приказы царицы отложили завершение работы над огромными каменными сфинксами — и, следовательно, дорогой — на много недель, хотя на эту работу были брошены все скульпторы Фив. Наконец огромные каменные фигуры и их массивные постаменты один за другим двинулись к дороге на катках и салазках. К передкам этих приспособлений были привязаны веера канатов, которые тянула сотня людей, похожих на муравьёв. Через несколько дней после того, как Тоту исполнилось двадцать два года, была водружена на постамент последняя статуя.

Все Фивы высыпали полюбоваться на широкую гладкую дорогу, которая раскинулась высоко над затопляемой поймой и вела прямо к дальнему храму за холмами... и на огромных сфинксов, украшавших обе стороны дороги по всей её длине. Тела этих сфинксов были львиными, но огромные головы венчало улыбающееся лицо царицы. А на каждом постаменте тянулся свежевырезанный фриз, изображавший покорённых дикарей.

Теперь каждый видел сам — здесь, повторяясь вновь и вновь, гордо возвышалась Ма-ке-Ра, величайшая из фараонов, с неуязвимой силой которой не мог тягаться никто на земле. Какое ей дело до слухов? Вот она, правда о её могуществе, навеки высеченная в неизменном камне, перед вашими глазами, приходите и любуйтесь!

Тот, сидевший в резном кресле у края дороги, угрюмо смотрел на ближайшего сфинкса.

«О Боги, — думал он. — Так вот каков её ответ Кадешу... и мне».

Через несколько дней после завершения дороги Её Величество вызвала к себе старого Туаа и прислала на его место благородного молодого жреца, который должен был возглавить гарнизон крепости Тару. Кроме того, она распустила отряды конной стражи, оставив в казармах лишь пехотинцев для почётного эскорта. Видя беспокойство Нехси, она только улыбалась. В новом Египте солдаты не имели никакого значения... а то, что не было Египтом, вовсе не существовало на свете.

Сенмут попрощался со своим последним гостем и несколько мгновений постоял на крыльце с колоннами, смотря вслед окружённым мигающими факелами носилкам, которые удалялись по усаженному пальмами переулку к Дороге Мут. Вечер был исключительно удачный — по крайней мере с точки зрения самого Сенмута. Он усмехнулся в темноту, как усмехался про себя весь вечер, глядя на тридцать благородных — сливки египетской аристократии, потомки самых гордых и древних родов, — собравшихся отметить день рождения грязного мальчишки, появившегося на свет пятьдесят лет назад.

«Была бы здесь моя дорогая старая мамочка, — подумал он. — Как бы она гордилась своим сыном! И с какой жадностью лакала бы моё вино!»

Он вернулся в дом, думая о том, что даже мать едва ли вылакала бы больше, чем его благородные гости. В пристрастии к вину и к своим родословным этим аристократам не было равных. Было чрезвычайно любопытно наблюдать за тем, как вино действовало на каждого из них. Старый сентиментальный дурак Футайи проливал в чашу слёзы о своём детстве. С течением времени Нехси становился всё более мрачным, а Хапусенеб — всё более язвительным и злым. Странно, с иронией подумал Сенмут: в конце вечера неподкупный Нехси и насквозь продажный Хапусенеб смотрели друг на друга как в зеркало. А Инени...

Сенмут улыбнулся не без ворчливого восхищения. Учитывая, что весь вечер на высоком столе в конце комнаты красовалась постоянно совершенствуемая модель храма (теперь она вмещала северо-восточную колоннаду, огромный передний двор с пандусом и часть дороги со сфинксами), Инени держался прекрасно. При взгляде на модель старик сохранял полное спокойствие, хвалил её в тех же изысканных выражениях, что и остальные, и его огромные поэтические глаза, казавшиеся особенно прекрасными на морщинистом лице, выглядели не более скорбными, чем обычно. Что ж, Инени немало построил при Тутмосе Первом; пусть скажет спасибо за те несколько пилонов и восстановленных храмов, которые достались ему в последнее время. Когда восходит новая яркая звезда, она затмевает собой все прежние, самодовольно подумал Сенмут. И вечер, когда тебе приходится пить за здоровье человека, которого ты ненавидишь, доказывает это как нельзя лучше.

Он миновал освещённую факелами прихожую и вошёл в просторный главный зал. Теперь зал полностью потерял свой праздничный вид; очевидно, к концу вечера гости утратили самообладание. Цветы, обвивавшие колонны, были содраны; кресла стояли в беспорядке, подушки на них лежали криво; кто-то опрокинул в углу чашу с вином. В зале уныло передвигались несколько слуг, следивших за тем, как собирают свою одежду и уходят зевающие танцовщицы и фокусник. По контрасту со свежим ночным воздухом стоявший здесь запах благовоний, вина и цветов казался невыносимо тяжёлым.

Сенмут подошёл к длинному столу с закусками, взял запотевший кувшин с вином и наполнил кубок. Кивком головы подозвав старшего слугу, он обвёл рукой комнату.

— Всё убрать. Чтобы к утру здесь не осталось ни следа этого безобразия. А модель собственноручно отнесёшь ко мне в кабинет.

Он вышел из душной комнаты в прохладный сад. Брат Сенмен сидел на скамье у пруда. Даже в темноте было видно, что он измучен до последней степени. Сенмут подошёл и посмотрел на него сверху вниз.

— Ну, братец, вот мне и пятьдесят, — весело заметил он. — Дата серьёзная. Можно сказать, жизненная веха.

— Ни ты, ни я в этом не уверены, — проворчал Сенмен. — Ты знаешь о том, когда родился, не больше уличного кота.

— Оно и к лучшему. Зато я могу выбрать для своего дня рождения подходящее время года. Бедняга Футайи, например, родился в месяц ветров.

— Я думаю, ты тоже. Да, точно. Помню, когда я впервые увидел тебя, у меня на зубах скрипел песок. — Сенмен бросил на него мрачный взгляд. — Не сомневаюсь, сегодня вечером у их превосходительств он скрипел тоже.

Сенмут молча улыбнулся, сел рядом и сделал глоток вина.

— Пятьдесят лет, — задумчиво сказал он. — Пятьдесят лет, а меня так и не повесили. Похоже, ты оказался плохим пророком, а, братец?

— Что встревожило Нехси? — резко спросил Сенмен.

Сенмут посмотрел на него, а потом на пруд.

— То же, что тревожило его, когда Ма-ке-Ра Возложила на себя корону, — ответил он. — Нехси боится некоего документа.

Сенмен удивлённо прищурился, затем нагнулся к брату и понизил голос.

— Но он ведь одобрял её действия и даже помогал ей.

— Именно это его и пугает. — Сенмут допил вино и бросил кубок на траву.

— Ба! Никогда не замечал. Он водил её корабли в Пунт и все эти годы служил ей верой и правдой.

— Мой дорогой братец, Нехси всю свою жизнь служил одному человеку — Тутмосу Первому. Он считал, что в царице воплотился её отец, и никакой документ не мог этого опровергнуть. Но сейчас, когда началась возня на границе, каждое её действие доказывает, что она — не её отец, а кто-то совсем другой. А это влечёт за собой нехорошие предчувствия. — Сенмут пожал плечами. — Если люди начинают лгать сами себе...

— И ты так легко говоришь об этом?